Июнь 1941 года не только день начала Великой Отечественной войны, но и время начала большого переселения. С запада на восток переселяли десятки и сотни тысяч людей. По некоторым данным за годы войны эвакуацию в общей сложности пережили 11 миллионов советских граждан. Иногда приходится слышать о переселении «людских ресурсов» в это время. Согласитесь, что подобное выражение режет слух. На примере одной конкретной семьи мне хочется показать, что «вынужденными переселенцами» становились в годы войны отнюдь не «людские ресурсы», а живые люди.

Петрозаводчанин Геннадий Лебедев знает об эвакуации не понаслышке, все военные годы он провел на чужбине.

- Геннадий Михайлович, начало войны помните?

- О начале войны мы узнали в военном городке под Мончегорском. Мне тогда не было и пяти. Помню какое-то оживление. Окружающие стали серьезнее. «Нам Германия нипочем – Мы Германию кирпичом…» - мотив этой песенки сопровождал меня долгие годы, даже после войны…

Тундра, валуны, глина, лягушки плавают, мы их ловим, я грязный. Запомнилось здание барачного типа, небольшое, с высокой завалинкой, темное – в нем мы жили.

Все пошло кувырком, многое изменилось. Проводы отца – ясный солнечный день, погода хорошая. Отец в вагоне, облокотился на перекладину, смотрит на нас. Рядом красноармейцы. Помню, слез не было. Была тоска, все в каком-то тумане. Слезы были потом.

- Кем были отец и мать?

- Мой отец – Лебедев Михаил Григорьевич – капитан Красной Армии, командир батальона, участник Зимней войны. Мать моя – Елизавета Ивановна на тот момент не работала, в военных городках редко была работа. Забот ей, впрочем, хватало. Детей было трое – я, Галина (сестра), младший брат. Он потом умер в эвакуации. Разболелся еще в дороге, плохо питался. Мать за него боролась, но поделать ничего не могла. Считала себя виноватой. До сих пор стоит перед глазами могилка брата. Чувство тоски такое же, как и при расставании с отцом.

- Ваш отец погиб?

- В ноябре сорок первого. Повел бойцов в атаку и был убит. Последняя весточка об отце (читает): «В пос. Лоухи построен мемориал. Имена погибших высечены на гранитных плитах. Имя Вашего отца занесено в книгу «Вечная Слава Героям». При желании посетить захоронение Вам необходимо доехать до ст. Лоухи Окт. ж. д.» Спасибо. Доехали. Посетили.

-Как вы уезжали?

-Ехали на поезде. Только пункт назначения мы не знали. Помню, Петрозаводск. Из имущества – цинковая ванна, в ней кое-что из вещей. Брат грудной на руках. Остальное имущество родственники закопали. Помню, я сам бросил в яму трехколесный велосипед и копилку в виде бочонка.

Плыли потом на барже. Теснота, много людей. Погода холодная, но дождя не было. Все время хотелось есть. Люди кашляли, кажется, умирали. На какой-то станции мать оформляла документы и получала продукты. Потом на поезде добирались до станции Коноши. Помню тупик. Вроде как, дальше не было железной дороги. Ехали на подводах…

-Куда ехали?

-Мы прибыли в деревню Конаково Архангельской области. Дома здесь большие, как и вообще на Севере. Колодец с журавлем. Фамилия хозяев дома не помню. В доме – рукомойник, лохань. Конечно, не было электричества, жгли лучину. Сарай во дворе был сделан из бревен.

- Как вы там жили, помните?

-Трудно жили. За работу в колхозе давали зерно. Но все равно, питание было скудным. Своего хозяйства, разумеется, у нас не было. Помню, мать работала на агрегате с трубой, очищающем горох и зерно. Стоит на мостике, загружает. Пыль, дым…

Владимир, ее брат, молодой парень, возил сено за шестьдесят километров – ночью, зимой. Многие боялись волков, он не боялся. Потом погиб отец. Получив похоронку, мать потеряла сознание. А вскоре после этого умер мой брат. В сорок втором мы перебрались в другое место…

-Где оказались?

-В Калининской области, станция Максатиха. Здесь жили родители моего отца. Кормились с огорода, получали за отца пенсию. Летом собирали грибы, дикий лук, щавель. Желуди пекли на костре – на вкус очень горькие. Мать с Владимиром (моим дядей) работать устроились в «Военстрой».

Дядя до января сорок третьего работал медником и жестянщиком. В 17 лет добровольцем ушел на фронт. Окончил курсы офицеров, служил в пехоте. Ранен был несколько раз, награжден. Дошел до Венгрии. В сорок шестом году вернулся в Петрозаводск.

Мать работала на циркулярной пиле. Работа тяжелая. Бревна подавали вручную, сам видел. Мать уставала. Однажды она уснула, и сухожилие себе повредила. А рука потом не сгибалась. Помню лес – сосны повалены ветром. Женщины пилили. А мы, дети, наваливались на вершинки, чтобы не зажимало пилу. На санках по одному бревнышку отвозили на берег реки Мологи. Потом домой. Глубокий снег. Все сырые. Я заболел тогда воспалением легких.

-Дети играли или было не до того?

-Играли в прятки, катали колеса, на качелях качались. В поселке было несколько госпиталей и аэродром. Находили патроны, гильзы – или в костер их бросали или в окоп, на камень клали, а сверху бросали другой. Купались, конечно. Трижды я тонул. Не умел плавать, впрочем, как и многие. Река Молога была тогда завалена лесом – бревнами и плотами. На берегу был лесозавод. Мы прыгали с плотов – барахтались быстро к берегу, учились плавать. Я прыгнул, почувствовал, что тону – глубина большая была. Испугался, даже по дну побежал, пока голова над поверхностью не оказалась. Поплыл. Чувствую, научился. В другой раз плавал подальше, на глубине. Меня под плот течением затянуло. Я за бревно уцепился, кричать не могу от страха. Но какой-то парень вытащил меня из воды. И в третий раз – течением понесло. Сопротивлялся, конечно. Только не справился. А на изгибе реки меня выбросило на берег.

- После войны вы вернулись в Петрозаводск?

-Не сразу, конечно. В апреле сорок шестого. Взяли ту же ванну с собой. В ней все наше имущество поместилось. Мать зимнее пальто сохранила (в нем она ходила до самой смерти). Да еще платье крепдешиновое. Красивое. Все подарки отца.

Приехали в Петрозаводск. От старого вокзала добирались пешком. Ванну помогли донести прохожие, знакомые матери. Я сразу узнал знакомый двор. Только не было голубятни. Вспомнил, на проводах висели обрывки змея. Рядом была низина. Здесь раньше плавали утки. Я ловил одну, приносил домой, пытался ее кормить. Бабушка относила утку назад.

Когда растаял снег, попытался найти велосипед и копилку. Но их не было – украли, впрочем, как и другие вещи…

-Как жили в то, уже мирное время?

-По профессии мать бухгалтер. Но мест нигде не было. Устроилась кассиром в парикмахерскую Военторга. Зарплата 360 рублей. Займы, налоги. Все стоило очень дорого. Еще у нас пенсия по 170. Я собирал лом цветных металлов, ходил на рыбалку, в лес, ириски продавал на базаре, конверты.

Жилищные условия – хуже некуда. Приходилось спать у матери и сестры в ногах, на полу, на чердаке, в сарае, даже в утепленной собачьей будке. Доведенная до отчаяния, мать написала Сталину. Из Москвы пришло указание решить вопрос в десять дней. Получили комнату в доме на Голиковке, засыпном, каркасном. Здесь, так и не дождавшись квартиры, она умерла в 1966 году. Стояла на очереди двадцать лет. Сестра – в 2009 году тоже умерла в этой комнате.

А питались – варили сухофрукты, ели холодное желе непонятного цвета, покупали кашу в столовой, дома варили суп-болтушку с морским окунем и треской. Так было до той поры, пока мы не выросли и, через несколько лет, работать с сестрой не пошли. Потом уже стало легче.

Василий Макуров старший научный сотрудник Карельского Научного Центра РАН:

- По разным данным из КФССР эвакуировалось более четырехсот тысяч человек. При том, что в границах нынешней Карелии до войны проживало 606,3 тыс. Кроме того, имело место переселение в пределах самой республики. В основном, в районы Беломорский и Пудожский. Это более двадцати тысяч человек в каждый из них. Кстати, некоторые семьи переселялись неоднократно. Поэтому очень часто теряются их следы. В эвакуации смертность была высокая, умирали от голода, от болезней, в пути. Очень многие назад не вернулись. Кто-то не смог, кто-то не захотел– прижился на новом месте. К сожалению, точных данных до сих пор нет. Как известно, есть в истории белые пятна. Эвакуация военных лет – такое пятно.