«Подтверждение дай». Омбудсмен рассказал о драке и избиениях Дадина
Побывать в печально известной колонии в Сегеже, где в свое время находился Михаил Ходорковский, карельский омбудсмен смог лишь 19 ноября. То есть через две недели после первой публикации «Медузы» об издевательствах над Дадиным, которые, по его словам, имели место еще в середине сентября.
Посетить колонию раньше омбудсмену, как он говорит, мешали командировки. По этой причине Шарапов не поехал 3 ноября в Сегежу вместе с уполномоченной по правам человека в России Татьяной Москальковой. Но словно для оправдания, он подчеркивает, что в ту поездку российского омбудсмена сопровождал его представитель.
Однако и после визита Москальковой Шарапов не поспешил в злосчастную колонию, которая продолжала греметь в новостных сообщениях, пугая ужасами изуверского отношения к заключенным.
Вместо того чтобы придать этой информации должное значение (все-таки Карелия опять «прогремела» на всю страну), Шарапов снова уехал в командировку.
Побывал же карельский омбудсмен в сегежской колонии только после странной драки, которая произошла между Ильдаром Дадиным и его сокамерником и которую многие, в частности жена Ильдара, считают провокацией.
«Чисто бытовой конфликт»
Кстати, имени сокамерника, с которым якобы конфликтовал Дадин, Александр Шарапов раскрывать не стал, назвав его просто гражданином Таджикистана. Причиной же для потасовки, как говорит вслед за администрацией ИК-7 карельский уполномоченный, стал обычный кипятильник. В результате вспыхнувшей из-за него драки у Дадина оказалась рассечена губа, а его оппонент, по данным УФСИН Карелии, получил многочисленные травмы головы.
Узнав об этой истории, Александр Шарапов встретился с обоими заключенными, переговорил с сотрудниками ИК-7 и осмотрел часть помещений колонии. Но как это часто бывает свойственно сотрудникам правоохранительных органов (до 2008 года Шарапов возглавлял РОВД Пудожского района Карелии), он попытался вывести из-под удара коллег из ФСИН.
Более того, с осторожностью подбирая слова, карельский омбудсмен постарался обойти разговор о том, насколько он верит публикациям о незаконном применении силы в колонии и не считает ли он драку из-за кипятильника провокацией.
— Мы с Дадиным полтора часа беседовали обо всем, — рассказал Шарапов, перелистывая папку с документами и публикациями про Ильдара. — Он согласился разговаривать только с уполномоченным. Я ему сказал, что меня прежде всего интересует последний случай — что за инцидент был в камере, кто вас избил, кого вы избили.
Гражданин Таджикской республики находился с ним в одном помещении. Мы потом в нем тоже побывали. Пытаюсь выяснить причину. Дадин говорит: тот меня спровоцировал. Поговорил и с другим: он кивает на Дадина. Оба получили телесные повреждения. Медицинские заключения будут позже. Кстати, гражданин Таджикистана решился на разговор не только со мной: были еще начальник учреждения, представитель прокуратуры и ФСИНа.
— А пересказать, с его слов, не можете, что там произошло в камере?
— Обе стороны говорят, что виновата другая. Но есть видео, правда, оно без звука. Я его просмотрел. Это все происходило в пределах полутора-двух минут всего-навсего.
Время — около шести часов утра. Они ходят по камере, снуют. Когда проходят, очевидно, что один другого нечаянно задевает. И все — они хватаются сразу, пытаясь ударить друг друга, и валятся.
— Кто кого задел первым, вы не видели?
— Я не берусь говорить, потому что там лица очень плохо видны. Надо увеличивать. Я просто на экране посмотрел. Меня интересовало, сколько их было, в какое время это было, продолжительность всего этого. Там же контролер, который должен наблюдать и обеспечивать охрану их жизни и здоровья.
Контролер, кстати, сразу появляется — темная фигура. Но по инструкции он не имеет права туда заходить, учитывая, что их двое, а он один. Он вызывает подмогу. Те прилетают. Дадина оттуда вывели. Но было очевидно, что Дадин сидит на втором. Дадин якобы боксер, а тот — борец. И каждый, в общем, по-своему. Он объяснял, но я деталей этих не буду рассказывать, о чем говорили.
Конфликт действительно чисто на бытовой почве. «Вот он взял мой кипятильник, а мы с ним договорились, что он не берет мое, а я не беру его».
— А чей был кипятильник?
— Дадина.
— То есть он обвиняет сокамерника, что тот взял его кипятильник?
— Ну как обвиняет. Он как раз говорит: «Я не хочу, чтобы его судили. Мы не сдержались» и так далее. В тот день он встретился с адвокатом. Ему все рассказал. Маме все рассказал по телефону о том, что никто не виноват. Мама, наоборот, ему сказала: «Правильно, веди себя достойно».
«Все зависит от тяжести»
— То есть он считает это случайным инцидентом, а не провокацией?
— Нет, нет. Он говорит: «У нас [возникло] какое-то напряжение». Всю кухню не хочется рассказывать, да и не надо, наверное. У них потихоньку зрел этот инцидент. Отношения такие [сложились]. Дадин говорит: «Он неадекватен», а тот, наоборот, говорит: «Дадин неадекватен. После того как он с кем-то встречается, то ли с адвокатом, то ли еще с кем-то, приходит раздраженный такой» и так далее. Я, говорит, предчувствовал, что что-то может произойти, но все же не думал, что из-за пустяка.
Если между нами говорить, я ничего не нашел в этой ситуации. Кстати, УФСИН опросил всех, собрал материал, приобщил видеозаписи, прокурор приезжал, и они передали все по компетенции. Это же телесные повреждения. Должно быть еще медицинское заключение.
И по заключению экспертизы районный отдел внутренних дел будет принимать решение — возбуждать уголовное дело, отказать или просто передать в суд для рассмотрения. Они там могут помириться, и все закончится.
— Значит, за «бытовую ссору» Дадину может грозить уголовное дело?
— Если будет серьезная травма и будет медицинское заключение такое. Хотя он [гражданин Таджикистана] ходил. Я видел, что на лице желтые [гематомы] — несколько дней уже прошло после драки. А затылок я не стал смотреть: я не медик. Вижу, что и у того есть телесные повреждения, и у этого. Все зависит от их тяжести.
Если легкие, человек вправе написать заявление. Не написал — значит, нет состава преступления. Но и тот, и другой говорят, что не хотят привлекать друг друга. (Тем не менее 22 ноября федеральные СМИ сообщили, что сокамерник Дадина все-таки написал заявление. — Прим. авт.)
В принципе, это конфликт, за который оба могут быть наказаны. Согласно распорядку каждый должен вести себя нормально.
— Они долго в одной камере находились, пока не случилась эта драка?
— Нет, если не ошибаюсь, в пределах недели. То помещение, в котором он находится, имеет всего три камеры (имеется в виду отряд со строгими условиями отбывания наказания, куда Ильдара Дадина, по словам омбудсмена, поместили за якобы найденные у него лезвия. — Прим. авт.).
В одной камере — неадекватный какой-то, агрессивный. Я сам проходил и видел. В другой сидят судимые за тяжкие государственные преступления — пять человек. А Дадин был один. Просто, чтобы он один не сидел, к нему захотели добавить [человека]. Он [гражданин Таджикистана] нормальный, уравновешенный. Ничем себя не проявил в том, что он резкий, дерзкий и так далее.
«Обращения не было, поэтому просто выслушал»
— Вы не пытались общаться с Дадиным насчет избиений, истязаний, пыток, о которых говорилось в его письмах, опубликованных в начале ноября?
— Мы договорились с руководством ФСИН, что будем по этому поводу разговаривать. Это первые подобные жалобы. Так-то у нас много обращений — помогите в том, помогите в этом. Но чтобы такие конфузы, необоснованные задержания, выдворения куда-то… Но официальных заявлений по этому поводу у нас нет.
— Ну, а все-таки, что вы думаете насчет информации о нарушениях в колонии?
— То, что произошло по первому случаю [избиения Дадина в сентябре, о которых он сообщил в своих письмах] — все материалы находятся в Следственном комитете. Они вам тоже, наверное, ничего не скажут, пока не закончат проверку и не примут решение.
Потом я не стал еще вторгаться, потому что был вышестоящий человек — уполномоченный по правам человека в Российской Федерации [Татьяна Москалькова]. Я не контролер и не надзирающий над ней. После нее еще были представители Совета по правам человека при президенте. Я даже наслышан, что они скоро должны опубликовать свое заключение.
— Но вы ведь тоже можете параллельно с ними проводить свою проверку.
— Я параллельные проверки не провожу. Единственное, я с ним [Дадиным] встретился и сказал: «Если ко мне сейчас поступят официальные жалобы, я не только готов, но обязан буду это сделать [начать проверку]». Но такого обращения не было, поэтому я просто его выслушал.
Действительно, [омбудсмены] оказывают содействие по обращениям. На основании устных фраз и слов — это к органам. Например, гражданин по телефону позвонил: «Караул, помогите, меня грабят и убивают, насилуют!» Туда вылетает группа и начинает работать. У нас же другая специфика. Мы оказываем содействие людям, которые обратились к нам за защитой.
А как я буду защищать человека, который сам не хочет, чтобы я его защищал? Такой человек или кривит душой, или сам не хочет, чтобы события так разворачивались. А все это еще молвой обрастает.
— Получается, вы предлагали Дадину написать заявление, но он не стал этого делать?
— Нет. Я сказал, что если вы считаете, что ваши права нарушены или ненадлежащим образом защищены, я готов принять его [заявление]. Тогда мы будем параллельно работать [с российским омбудсменом и правоохранительными органами], но не дублировать друг друга. Если я сейчас начну выдергивать арестантов, мне скажут: «В соответствии с требованиями закона вы не уполномочены вторгаться в компетенцию органов дознания, следствия и судов, пока не принято процессуальное решение».
— То есть Дадин не проявил никакого желания написать заявление и сообщить все эти вещи, о которых говорится в письмах?
— Он не сказал ни да ни нет.
— Но соответствующее предложение от вас было?
— Нет. Я никому не предлагаю. Я просто разъясняю порядок обращения и порядок рассмотрения обращений.
«Тебе же не предлагают спрыгнуть с крыши»
— А о новых фактах избиения Ильдар не рассказывал?
— Нет. Ничего про это не сказал. Я спросил его, продолжается ли все то, о чем вы говорили [в письмах]. Он машет головой: ни да ни нет.
У него ко всему еще несколько идеализированные понятия. Я его спрашивал: применяют ли сотрудники какие-то незаконные требования? Он говорит: «Да, говорили: выходи [из камеры]». Я ему как бывший работник правоохранительных органов, проработавший 34 года, на это сказал: «Если закон предусматривает это, не отклоняйся, исполни. Тебе же не предлагают спрыгнуть с крыши. Тебе говорят: выйди [из камеры] или карманы выверни. Если ты считаешь, что твои права нарушены, ты [все равно] исполни это, а потом подай официальное обращение. Сто процентов даю, что эти люди будут наказаны, если они неправы».
— Насколько я помню, он утверждал в своем письме, что отказался выходить, потому ему было все равно, где его бьют — в камере или нет.
— Это когда было? 12 или 13 сентября. Я ему говорил: «Если тебя избили, уж от побоев никто не уклонится. Подтверждение дай этому».
Ведь каждое утро (я знаю это, потому что сам проверяю журналы) в камеру или в отряд заходит дежурный медицинский работник, который осматривает всех и пишет, есть ли телесные повреждения. Если видит синяк или вывих или что-то еще, сразу узнает, откуда и как. А потом дежурный дальше реагирует, если ему говорят: «Меня избили». Он пишет рапорт, и это идет в работу. Таков порядок. Насколько он соблюдается, не скажу.
Я Ильдара спросил, осматривали ли его: «Да, осматривали». Но если бы были побои — как он говорит, 10-12 человек его били, — я думаю, они уж точно должны бы были остаться. Самое время тогда написать заявление — фиксация и все!
— Как Дадин выглядел при встрече с вами, не был подавлен?
— Нет, нет. Я бы о втором так сказал [гражданине Таджикистана, с которым якобы подрался Дадин]. Он немного закрепощенно себя чувствовал — разговор был при всех [начальнике колонии, прокуроре и т.д.] С Дадиным же мы с глазу на глаз говорили. И он вел себя достаточно откровенно. Я думал, он не захочет говорить, проявит недоверие, но нет…
Я понимаю его раздражение. Он осужден на 2,5 года за то, что пикетировал (за так называемое «неоднократное нарушение порядка проведения митингов», а на деле — за проведение оппозиционных одиночных пикетов. — Прим. авт.). Он первый осужденный за это. Среди народа, обывателей, несведущих людей это кажется политической статьей. Да, отчасти это политика. Но закон есть закон, раз его приняли.
«Ильдар, ты в армии служил?»
— О чем, если не секрет, вы еще говорили с Ильдаром?
— Он рассказал, что ему не хватает времени. Не хватает 30 минут, чтобы покушать. Я ему говорю: «Ильдар, ты в армии служил?» Там же прямая аналогия. 20-30 минут дается, и ты должен уложиться.
— А почему он не укладывается в полчаса?
— Он не успевает. Может, не доверяет, оглядывается, еще что-то такое.
— На что он еще жалуется?
— Сотрудники иногда ему не представляются. Фамилию, имя, отчество не называют. Но это исправимо. Потом он еще говорил, что все видеозаписи исчезают, где его права нарушаются. Даже по этой драке. Но я ему ответил: «Ильдар, я ее видел», и он замолчал.
Все, что я услышал от него, я на черновик записал и дал слово, что передам руководителю учреждения, прокурору республики по надзору [за соблюдением законов в исправительных учреждениях Игорю Храпченкову] и представителю УФСИН [Карелии], что я и сделал.
— Не говорил ли Дадин о переводе в другую колонию, не было ли таких просьб с его стороны?
— Нет, ничего не говорил. И у него же срок 29 июля заканчивается. Но он вправе просить об этом. Однако этот вопрос находится в ведении ФСИН России, в Москве. Местные учреждения не вправе этого делать.
Многое еще зависит от мотивировки и от результатов расследований, которые сейчас идут. Правда, из-за остатка в шесть месяцев это вряд ли произойдет. Хотя не знаю: это не моя компетенция.
«Не вижу оснований вторгаться»
— И, тем не менее, как вы считаете, могло иметь место то, что было сказано об избиениях Ильдара? Теоретически можете представить, что у нас такое в Карелии происходит, что руководство исправительного учреждения завело такие дикие порядки?
— Я – юрист. Если бы я начал говорить что-то из зоны предположений, мне бы сказали: «Слушай, дорогой, тебе доверили такие серьезные вещи…» Это к слову.
Конечно, можно предположить все. Но мы опираемся только на факты, на реальную ситуацию. Я неспроста все-таки организую эти встречи. Сухо и официально [спрашиваю]: «Обращений к нам нет?» Если человек не обращается, я не вижу тогда оснований вторгаться.
Но, учитывая, что он [Ильдар] много говорит [в прессе] про пытки, истязания, значит, это может превратиться в систему. Но вникать, выявлять, опрашивать всю зону… Он же еще мог мне всего не сказать, а остальных осужденных, кого опрашивали уже по этому поводу, я вторично не спрашивал.
Идет же доследственная проверка. [Наша позиция]: не вмешиваться, не вторгаться. Это не наша компетенция.
