Незадолго до Дня Победы в Национальном музее Карелии петрозаводский журналист Любовь Герасёва презентовала второй сборник «Сродники: Мы из Заонежья». Сборник содержит рассказы 90 авторов, выходцев из этого края или чей род идет из этих мест, в том числе и «людей из народа», впервые взявших в руки ручку, чтобы рассказать всему миру о судьбе Заонежья. Среди них много жителей Петрозаводска.

Любовь Герасева не просто собирала и редактировала эти воспоминания. Долгие месяцы, пока работала над книгой, жила жизнью своих земляков, беспощадно пропускала через себя обожженные километры чужой боли и памяти.

— Вместе со сродниками я погибала в концлагерях, рвала жилы на колхозных полях, плясала на деревенских праздниках, провожала в последний путь не только стариков, но и детей, — проникновенно обратилась она к залу на презентации книги.

Собранные под одной обложкой рассказы хранят народную память войны, свидетельствуют о боли и лишениях, которые не обошли в лихолетье ни одной семьи, о том, какой ценой досталась нам Великая Победа. Перед вами — отрывки из некоторых воспоминаний сродников. Они — наша живая память…

Валентина Лайдинен (Титова), Петрозаводск, родилась в деревне Кижский Погост: «22 июня 1941 года у нас были гости...»

22 июня 1941 года у нас в Кургенице были гости. Из Мончегорска приехала мамина двоюродная сестра с мужем, морским офицером. Младшая сестра мамы, тетя Надя, с мужем дядей Шурой и дочкой Люсей приехали из Петрозаводска. И наш любимый дядя Миша, младший брат папы, который недавно окончил в Питере военное училище, он привез нам гору подарков. Мама суетилась, накрывала праздничный стол, на котором были пироги, калитки, жареная рыба и радостно пыхтел начищенный самовар.

Только уселись за стол — бежит вестовой: «Кто-нибудь от семьи — на собрание в клуб!». Легкая на ногу мама побежала, вслед ей из окон дома неслась музыка — завели патефон. Через полчаса зазвучала совсем другая «музыка»: слезы, крики, плач. Война!

Тут же начали собираться гости-военные, дедушка пошел готовить лодку, чтобы увезти их к пароходу на Кижи. На следующий день пришла повестка папе. Когда его и других мобилизованных провожали, казалось, что на войну уходила вся деревня — все были на берегу. До самой лодки папа шел с младшим Толей на руках и все время шептал:

Сынок, я вернусь! Жди меня!». Маму, нас целовал и твердил: «Ждите меня! Я скоро вернусь!

Лодки с мужчинами отчалили, на берегу остались старики, дети и женщины. Плач долго слышался над озером. Похоронка на папу пришла уже в ноябре 1941 года. Все ходили буквально
по пятам за мамой, потому что она, прижав к себе маленького Толю, уходила куда-нибудь на двор, горько плакала или неизвестно о чем думала. Боялись, что она или ребенка напугает, или с собой что сделает.

Дядя Валентины Лайдинен Титов Михаил Афанасьевич (слева)

12 января 1942 года нас всех увозили в Петрозаводск в концлагерь. Когда мы подходили к грузовой машине, один из полицаев спросил у мамы, что у нас в маленьком сундучке. Мама держала на руках Толю, он еще не мог ходить, и сказала, что там манка и сахарный песок, ведь дети у нее совсем маленькие, кормить-то их надо. Полицай велел открыть, а потом как бы случайно задел крышку сундучка прикладом, и крупа с сахаром высыпались на снег. Мама плакала всю дорогу, ведь полицай был ее одноклассником.

Первыми в концлагере умерли наши младшенькие — Толя и Женя, потом тетя Надя. Мама взяла Люсю к нам в семью: «Вернется отец с фронта — возьмет». Не вернулся.…

Когда нас освободили из концлагеря, я с бабушкой Анной Николаевной пошла в военкомат узнать, где наш дядя Миша. Оказалось, погиб в 1942 году.

...Из всех сидевших за столом тогда, 22 июня 1941 года, Победу не встретили семь человек: дети и тетя Надя умерли от голода в концлагере, взрослые погибли на полях сражений. А мы так ждали их всех…

Раиса Захарова (Пертякова), Петрозаводск, родилась в деревне Яндомозеро Медвежьегорского района: : «Фотография на память»

Летом 1944 года, когда Заонежье освобождали, мы вернулись, но не в Усть-Яндому, там нечего было делать, мало домов осталось, так как шли бои, а в Великую Губу. Жили у дальних родственников Максимовых: мать и трое детей — два парня и девочка, со мной погодки. Маму взяли на работу в столовую официанткой.

Жить стало легче: мама приносила домой объедки! Только парни у нас отбирали, если мы не спрячем. Мы все четверо сидели на кровати и не выходили из дома. Я вообще не вышла бы, сил не хватало, не стояла на ногах — это в шесть-семь лет!

То самое фото (Рая - в центре)

Вскоре началась эпидемия кори, и мы все заболели. Я, Люся и Славик лежали в больнице. Нам давали соевые конфеты, но мы все отдавали Славику. Это была зима 1945 года. А Клава, старшая, ей было лет двенадцать, таяла на глазах — так говорила мама. Финны во время оккупации не все отобрали, кое-что из вещей осталось — мама припрятала. И вот Клава вместе со взрослыми ходила в Великую Губу менять вещи на продукты, а это пешком где-то около 18-20 километров, и несла не меньше, чем взрослые. Вот и пересилилась, как считала мама. Что только мама ни делала, как только ни лечила — все бесполезно. И вот зимой 45-го она скончалась. А на второй день маме сообщили из больницы, что ребенок умер, она думала, что это я. Но умер младший, Славик. Она их в одном гробу похоронила.

Нас с Люсей привезли из больницы. Я дистрофик, не могу ходить, папа еще не вернулся. И мама нас с Люсей решила сфотографировать на память: а вдруг мы тоже не доживем до прихода папы с войны? Пусть увидит, какими мы были, ведь из четверых нас осталось двое.

Сергей БЕЛОВ, Кажма Медвежьегорского района, родился в заонежской деревне Никонова Губа: «Старик Зверев»

Я был пацаненком в во́йну, но очень хо́рошо помню эту историю. В нашей деревне всих здоровых мужиков забрали на́ войну, остались со́фсим (совсем) ста́рики да немощные. В апросеньинском доме жил крепкий ста́рик Зверев. Ега (его) по имени никто не́ звал, на́ войну не взяли, у ста́рика была худая (больная) нога, он ю (ее) во́лочил. За́то этот Зверев шибко (очень) хо́рошо и́грал на баяне.

И вот странная история: как вечер, он ехал в лес к Торичиным, всю дорогу от дома играя на́ своем баяне. Уж к ночи, в по́тимнях (в темноте) возвращаясь обратно, при́возил по две ольшины (ольхи).
А позже выяснилось, что в баяне он возил рацию и передавал нашим сообщения. Но о́дин из суседей, по прозвищу Жулик, выдал ега (его) финнам. Ты́е (те) привязали ега к ло́шадям и тащили за́ собой.

Уж изнемо́женного при́везли на Майску го́ру и расстреляли. Ко́гды я вырос, много раз пытался на́йти его́нны останки, но мни это не удалось. Вот таки́ то́гды люди были!

Людмила Бургарт (Кудрова), станция Вичка Медвежьегорского района, родилась в заонежской деревне Черкасы : «Отцовская правда»

9 мая 1965 года. Парад на Красной площади в Москве смотрели по телевизору всей семьей, а потом пошли в клуб, и там папу наградили медалью «20 лет победы над Германией». У всех на глазах были слезы. А я увидела слезы у моего отца.

Если по телевизору начинали показывать фильм о войне, то папа уходил сразу же в другую комнату. Один раз я его застала при такой ситуации: он сидел за столом и плакал. Я многого не понимала, начинала его расспрашивать. Но минуты откровений о войне были с папой очень редко: нелегко ему давались воспоминания.

Семья Кудровых (Люда - крайняя слева)

Когда подросла, я впервые услышала и другую правду о войне: про «пушечное мясо» — это когда
штрафбат отправляли вперед по минному полю, а потом шли матушка-пехота и танки. Одна винтовка на пятерых — так приходилось воевать в начале войны. Патронов давали по несколько штук в руки.

На войне отец был снайпером, подолгу лежал в засаде. Однажды разрывной гранатой его ранило
в ногу так, что ее надо было ампутировать. Но папу лечил очень хороший военврач-еврей: «Он выносил меня на муравейник, — рассказывал папа, — и обмазывал ногу муравьями. Вот так и спас ногу». Но выше колена остался осколок, который почему-то не сняли. По болям в ноге папа всегда предсказывал погоду. Кроме того, на фронте у него была контузия.

Мария СИДОРКОВА (Панкратова), деревня Палтега Медвежьегорского района, родилась в заонежской деревне Саврозеро: «А годы летят...”

Как во́йна на́чалась, помню. Мо́лодежь по́шла на танцы с Па́лтеги на Велику Ниву. Мы следом
увязались. Тут и́дет встрету тетка Анна Васильева, во́пит: «Во́йна на́чалась!» Ну, в клуб уж никто не́ пошел, воротились до́мой. Я прибегаю:

- «Бабушка, во́йна на́чалась!» А о́на па́ла на пол и да́вай во́пить и при́читать: «Всих убьют! Осталась несчастная я сиротина с малым ди́тем на́ руках…».

А 5 августа 1941 года всих му́жиков за́брали на́ войну. О́ны пешком в Шу́ньгу по́шли на призывной пункт. Перед приходом финнов мы спрятали зерно в снег. 5 декабря в деревню на пяти машинах финны приехали. За́шли в и́збу. А у́ нас се́мья карелов жи́ла то́гды. Мы, дети, от страха на́ печь за́брались и замерли. Финн открутил голову нашему пе́туну, который высунулся с курятника, что по́д столом на кухне был. Нас не тронули. Дядя Ваня за́говорил с им (с ним) по-карельски, финн по́том вернулся с гостинцем. А всих карелов уже через неделю вернули до́мой, в Прионежский район.

Давали нам паек по карточкам. Вси женщины работали в ли́сях (в лесу), дро́ва заготавливали. Весной, ко́гды снег стал таять, успели зерно перепрятать. В нашем доме в Саврозеро то́гды жило семнадцать че́ловек — нас пятеро и се́мьи Решетковых, Рахкоевых и Варламовых. Вси вми́стях (вместе) этот хлеб и ели.

В Якорь Лядине с четырьмя робя́тами жи́ла мать партизана Волкова. Вси знали это, но молчали.
А о́дна соседка по́том пре́дала, но он у́спел у́йти, а ей после во́йны 10 лет тюрьмы дали. Имя ейно я не забуду.

Жизнь в одном абзаце
Валентина Ивановна ЛАРЮШКИНА (Федоскова), пос. Ламбасручей, родилась в деревне Красная Сельга

Это было во время оккупации финнами в деревне Красная Сельга, что в 12 километрах от Ла́мбасручья. Жители голодали, и вот не́большой мальчик, Коля Сафонов, пробрался на́ чужой о́город и выкопал несколько картофелин. По́ймал яга (его) староста, до́ложил коменданту. Тот распорядился
доставить мать Коли Ольгу Сафонову. Ю (ее) били кнутами, а по́том приказали, чтоб о́на на́шла сына.

О́на кричала Колю, он был схоро́нившись под въездом (мост из бревен на сарай). Яга (его) схватили, дали кнут матери и приказали бить сына все гораже и гораже (сильнее и сильнее)! И вот о́на яга (его) хлестала, уж по́теряв рассудок. По́том ю (ее) о́твезли на дровнях в больницу в Велику Гу́бу. И осталась о́на на́ всю жизнь немножко не́ в себе.

Анна ЗИНОВЕНКО (Пальчикова), село Шуньга, родилась в заонежской деревне Могучевская:

У́ нас было семеро детей и два приемных от родной сестры. О́тца нашего, Николая Александровича, конюхом он был, еще в 1937 году репрессировали, мама осталась с животом, я пя́та (пятой) бы́ла. Бабушка и дедушка во время войны померли. А в 43-м старший брат мой, Федор, у́шел в партизаны. Он у проруби оставил одежу сво́ю, якобы по́тонул. Финны искали ега (его), не́ нашли, но не поверили, что погибнул. Тогды полицай Поликарпов дал маме записку и отправил в комендатуру в Никонову Губу. Через два озера она шла туды пешком, по снегу. Пришла, а переводчик прочитал и говорит ей: «Ты себе смертный приговор принесла». Мама-то неграмотна была.

Ро́зарвал переводчик тую (ту) записку, а ю (ее) домой отправил. Она пришла домой, а один робенок
уж помер. Мы все тогды опухши были, только клевер ели. По́й ведай (не знаю), как выжили...

Евгения Пашкова (Сидоркова), село Толвуя, родилась в заонежской деревне Малая Шильтя:

Мою маму отправили в финский концлагерь под Медвежку (Медвежьегорск), куда она попала со своей племянницей Дусей Савиновой. Они строили дорогу на Чебино. Голод был настоящий! Им по сто граммов галет на сутки давали. Они как-то откопали в снегу сдохшую лошадь и эту конину варили.

Несмотря ни на что они всегда пели, верно, это им помогало. Едут с работы, песни поют, а финский переводчик им говорит: «Если б наши девки так поработали, не до песен было бы, в лесу и повесились бы». Лес валили, бревна таскали. Вшестером одно тащили. Песок грузили. Однажды маму завалило песком. Мама потом вспоминала: «Слышу, бабы ревут: «Ой, Наташку-та завалило, робя́та о́дны останутся!".

Господь не без милости — успели откопать! Рук мама не чувствовала. На лошади повезли ее в фельдшерский пункт. Вот какой силы наши бабы были.

Клавдия ПОДГОРНАЯ, Великая Губа, род идет из Типиниц:

Когда финны уходили, они нас из Заонежья вывезли в Вешкелицу. Сами сразу почти ушли, оставив что-то из еды. Лодки расколотили, дороги заминировали. Через две недели наши пришли: солдаты в погонах, а раньше же погон не было! Тут такая радость, что нас освободили, была! У нас в лагере баянист был, Кургаполов, так он развернул свою тальянку, и пошли все петь и плясать.

Потом мы отправились домой по пять-шесть человек, потому что минеры перед нами шли и дорогу чистили. Нас проверили в комендатуре и отпустили домой, и через два-три дня я была в родном Яндомозере. Меня до дому провожал один парень, которого через четыре дня взяли в армию. Через год он вернулся, и я вышла за него замуж.