Почему Наталью Ермолину называют «подпольным министром культуры»? Может ли арт-пространство стать государственным? Почему «Агрикалча» не нравится местным олигархам? Что будет, если клуб закроют? Зачем Ермолина ищет преемника? И причем здесь Путин?.. 

«Во мне спал, долго пил, а потом пробудился от алкогольного сна арт-менеджер»

«Я всегда была заводилой. Я всегда была человеком, который работал в журналистике, но чувствовал необходимость что-то сделать сверх этого. Поэтому у меня все журналистские проекты были с послесловием, с какими-то акциями. Я делаю статью, потом дружу с героями, потом говорю: «Давайте еще что-нибудь замутим». Все выстроено как проект, а не как статья. Понятно стало, что я вышла уже за рамки просто текста. Во мне спал, долго пил, а потом пробудился от алкогольного сна арт-менеджер. Поэтому, когда моя коллега Светлана Кольчурина предложила: «Хватит с ними тусить, давай что-то делать такое», – я ответила: «Ну, давай». И мы с ней просто взяли и перегородили фойе кинотеатра «Калевала» – получился проект. Сначала ходили два человека, потом двадцать два, а потом уже перестали влезать все».

Если бы город не принял это – я бы и не стала этим заниматься, потому что я человек ленивый и мне очень трудно вырвать свою задницу из кресла. Потому что там я – обложенная котами, они греют по бокам, ноги греет ноутбук – и мне так хорошо и вообще на фиг не нужны все эти движухи. А потом оказывается – это кому-то нужно. Пришлось выбираться, чтобы что-то делать.

«Люди не знали, что это – и как в этом участвовать. Не опасно ли это? Не надают ли по шапке? И сколько это стоит? И кто там будет? И не страшно ли там высказываться? А потом, когда оказалось, что это не страшно, не дорого, многое бесплатно, а многое еще и при поддержке и помощи самих людей делается – то есть человек начинает в это вкладываться сам… То есть мы не только сами делали, но еще и просили помощи – оказалось, что это людям еще важнее. Вместо того, чтобы что-то самим давать, мы говорим: «Люди, дайте нам! У нас нет того-то, того-то». Людям, оказывается, это тоже нужно. То есть люди как бы вложились, они инвесторы. Город принял это как какой-то культурный инвестиционный проект, а потом уже пошло все остальное. Наш клуб – как история города, его материальных и гуманитарных способностей. То есть я иду по клубу – и я понимаю, кто мне что дал. И насколько наш город добр и хорош в этом плане. И когда мне говорят: «Поклянчи еще вот это» – я отвечаю: «Не буду, я уже свой ресурс исчерпала, надо и честь знать». Поэтому я сейчас ничего не прошу, ну иногда какие-то вещи прошу, а денег не прошу. Потому что у людей деньги не бесконечные. К нам сюда не олигархи ходят».

«Даже лакшери-зоны нет. Плохое место. Больше не приду»

«Кстати, смешная история. К нам пришел однажды местный олигарх. Это просто был анекдот. У нас была читка – мы еще в том помещении были. Народу было – ни сесть, ни лечь. Вообще тьма. И пришел – я даже не знаю его фамилии – кто-то из местных олигархов. То ли Макеев, то ли Матвеев. Кто-то из «распальцованных». Ширшина привела, она еще тогда была мэром – мол, приходи, модное место. Пришел, значит, этот чувак, а сесть некуда. И его посадили на перевернутый ящик из-под овощей. А он: «Почему я здесь не могу сесть на мягкое кресло? Почему здесь нет VIP-зоны?». А ему говорят: «Тут нет VIP-зоны в принципе». И он такой: «Чаю! Человек!» А какой человек? Человек – это мой помощник, который наливал чай нашим друзьям. «Кому заплатить здесь, чтобы получить чашку кофе?». В общем этот бедный человек посидел и сказал: «Даже лакшери-зоны нет. Плохое место. Больше не приду». Над ним ржали все».

Это был тот неловкий момент, когда у человека есть деньги, но он не может их потратить. Мы не по принципу денег объединяемся – и поэтому было смешно, когда пришел не наш человек, не нашего формата.

«Мы первый год себя называли «сельским клубом в центре города». Наш главный принцип был – никакого гламура, никакого пафоса, все очень просто. И многие над нами стебались, говорили: «Вот за сараем там, за забором, в этом сельском клубе». Но в этом нет ничего плохого. Я человек деревенский, выросла в деревне, корову доить умею, все детство ходила по полям и песни орала гнусным голосом. Я такой человек. Это у папы моего такая фишка: он идет, увидит человека за 200 метров, кричит «привет» и начинает разговаривать с ним. Вот и я такая же. Никакого воспитания, никакого эстетизма. Макеев был бы недоволен мною».

Министр из подполья

«Это место уже окрестили подпольным министерством культуры. Однажды Вова Рудак, когда готовил концерт, сказал: «Выступаем в подпольном министерстве культуры». И это разошлось. Потому что это же такая свободная, непредсказуемая вещь – культурное подполье. И оно опасно для системы, для власти. Поэтому власть и делает вид, что этого нет. Потому что неизвестно, что из этого вырастет, что там люди говорят, что обсуждают и кого на букву «Х» называют. И так далее. Лучше этого не знать и закрыть на это глаза. Зато когда приезжают большие начальники из Москвы и спрашивают: «А у вас есть «третьи места», у вас есть арт-пространства?», – наши в ответ: «Конечно есть, как его, «агрекультуре» какое-то», – произнести даже не могут, но отчитываются. Не все, конечно. У нас есть друзья из министерства культуры, которые нас поддерживают, мы делали несколько проектов вместе. Но когда мне говорят: «Возьми денег у минкульта», - я говорю: «Нет».

Возьмешь денег – и тебе быстро скажут, что надо делать. Я не беру денег – и мне никто не говорит, куда мне идти. Крупные спонсоры – они и «нагибают» по-крупному. Они потом сюда поставят либо голую бабу, либо портрет Путина.

«Государство все подстраивает под систему. Потому что задача государства, чтобы все были более или менее одинаковы и легко управляемы. Негосударственные вещи – они труднее управляются, там люди сами знают, что делать. А государство не любит, когда люди знают, что делать. Потому что государство само говорит, что надо делать. А здесь никто не слушает государство. Мы просто делаем – и делаем. Сделали – и сделали. Все. Вот как работает негосударственная система. Легко, от души. Я работаю с теми же участниками культурного сообщества, что и министерство культуры. Ко мне по вечерам после спектаклей приходят артисты государственных театров. «Что отыграли?» – спрашиваю. «Да, вот этот, – и называют спектакль, который ненавидят. - А у тебя тут так хорошо»… И начинают делать вот это вот все бесплатное, мое. Там они отпахали смену на заводе, а сюда на кружок пришли – для души. И вот они в этом кружке – они горят этим».

У нас же государство «вертикальное» – так и все сферы жизни и культуры подстроены под это: «Я начальник – ты говно. Я культурный начальник – ты культурное говно». Везде это внедрили – и людям это неприятно, понимаешь? Потому что в культуре всегда царила демократия, всегда царили какие-то другие системы договоренностей. Рукопожатие, честное слово и так далее. А в этой системе «вертикали» никогда не будет свободного, легкого дыхания. Никогда. Поэтому люди, когда приходят оттуда, закатывают глаза и говорят: «Господи, ты не представляешь, какой у нас дурдом!».

Рассадник культуры

«Какая у нас главная миссия? Главная миссия – это все-таки коммуникация. Какое главное предназначение этого места? Чтобы люди приходили общаться. Это очень просто, очень примитивно, но это так. Люди приходят сюда за общением. По театральному принципу тусят, по литературному принципу тусят - тут главное то, что человек любит. Люди уже поняли, что в телевизоре нечего брать, потому что там промывают уши, что фильмы все пересмотрены и так далее. Один вечер сериальчик посмотришь, а другой – надо с кем-то выйти пообщаться. И люди ходят. Если бы это было не нужно – они бы не ходили. Я просто вижу, что люди ходят, которым это нужно. Не просто так – убить время, а потому, что хорошо зашло. И мне так кайфово, что люди приходят и чувствуют здесь себя хорошо!»

Я, конечно, на всю голову «ку-ку». Вместо того, чтобы сидеть дома – занимаюсь этим. Мои ровесники уже успокоились, у них у всех есть дачки… Мне говорят: «А ты не боишься, что придут пожарные, налоговая?» Ну, придут, так закрою, пойду домой котов гладить. Что такого-то? Просто людям это надо. А пока надо – буду делать. А потом, когда станет скучно, можно и уходить.

«Я вообще, в идеале, думала: если бы тут набралась какая-нибудь молодая команда, которая бы все поняла – я бы их всему обучила и ушла бы на такой пенсионерский покой. Я бы приглядывала, приходила раздавать всем «люлей», варила бы кофе и время от времени давала бы какие-нибудь мастер-классы, как послать кого-то там подальше. Но у всех свои дела, нет такого, кто горел бы этим. Всегда нужно, чтобы был один человек, который все это двигает. То есть без одного сильного лидера это не сделать. Всегда команда распадается на составляющие. В этом ничего нет плохого – это жизнь, это все текуче. Но если бы был кто-то помоложе и такой же придурошный, как я, то я бы с удовольствием его обучила. Год стажировки у меня был бы равносилен какому-нибудь арт-менеджерскому образованию, потому что здесь все на практике. Если бы этот человек захотел – и понимал бы, как все это монетизировать, сделать и развить – было бы вообще классно!»