12 мая ушел из жизни Владимир Петрович Крылов – доктор филологических наук, литературовед, педагог, один из ведущих советских и российских исследователей творчества Леонида Леонова. В архиве телекомпании «Ника» сохранилось уникальное интервью с Владимиром Петровичем, которое ранее полностью не публиковалось. На первый взгляд, это краткая биография ученого, рассказанная им самим. Однако на самом деле  это рассказ о целом поколении советских людей, которым довелось защищать нашу страну и буквально поднимать ее из руин…

Ружье, собака и природа

Когда мы после школы определяли свою будущую судьбу, насколько я помню, мы все выбирали по интересам – кого что интересует. В отличие от нынешней ситуации, когда выбирают специальность наиболее денежную, так ведь? Вот так. По интересам. Кто в железнодорожный, в автодорожный, кто в сельскохозяйственный… А я в педагогическое училище поступил. Потому что у меня был образец, на который я ориентировался. Был дружок мой, школьный товарищ, а у него брат был учителем начальной школы недалеко от Пудожа – он учил ребятишек и еще был охотником. У него было ружье, была собака… И вот я понял, что мне бы хотелось так жить – учить ребят, быть на природе, с ружьем, с собачкой и так далее… Вот, собственно говоря, такая немудреная была ориентация, но мне именно хотелось иметь такую специальность и жить примерно вот так, как жил его брат. Все.

«Напросился я, в общем, на войну»

Это был июнь – месяц отпускной. Я в это время был в Пудоже. Война уже началась, на войну уже отправляли, но меня пока не приглашали в военкомат, ничего такого я пока не ощущал, ориентировался на то, что мне 15 августа надо быть в школе. Это школа, в которой я отработал год после окончания педучилища, Каршевская школа-семилетка. Я туда приехал 15 августа - и мне там было не по себе... Я просто не мог ни за что всерьез взяться! У меня уже четыре брата воевали – из них двое вернулись, двое не вернулись с войны. И все мои приятели, школьные друзья  тоже воевали. А меня не приглашают! В общем, мне было не по себе... Я позвонил в военкомат. Спрашиваю: «Так и так. Почему?» – «Ты хочешь воевать?» –  «Все мои братья и друзья уже воюют. Я не могу оставаться в стороне». – «Ну, тогда приезжай. Мы тебя отправим». Все. Напросился я, в общем, на войну. А потом я узнал, что была бронь на меня – на группу специалистов в районах была бронь. Я знаю людей, которые отсиживались. Но если бы я на этой брони отсиделся каким-нибудь образом, я бы не знал, как мне жить тогда…

Мое поколение вступало в историческую смену. Остаться в стороне – самая плохая доля для порядочного, честного человека.

Резерв главного командования

15 августа я уже из школы уехал в военкомат. Нас отправили под Ленинград. После месяца учебы на станции Всеволожской нас зачислили в дивизион, с которым я всю войну провоевал – 72-й зенитно-артиллерийский дивизион РГК. Когда нам аббревиатуру расшифровали – «Резерв главного командования» – я подумал: мы загорать, что ли, будем в запасе, в резерве? А получилось все как раз наоборот. Части РГК всегда отправляли в самые горячие точки. А самыми горячими точками в Ленинграде были жизненно важные объекты. Таким объектом был Кировский завод – это кузница Ленинградской обороны. И  наш дивизион поставили буквально под Кировский завод для прикрытия от бомбежек. К счастью, мы там недолго пробыли. К счастью, потому что там ситуация была вот какая. Обстрел Кировского завода всегда шел с Пулковских высот. А у нас под заводом практически штаб стоял. Батареи выдвинуты туда подальше, а штаб дивизиона и взвод управления дивизионом – поблизости. Все снаряды через нас летели, метили в Кировский завод. Когда артиллерийский снаряд летит, на подлете к цели он, естественно, снижается, становится слышим. Ощущение такое, будто сено шевелят. Вот это самая страшная минута! Потому что мы как раз под этим снарядом –  он через нас, как бы через голову, летит.

И как только он зашуршит – сразу взрыв. Это такая пытка, которой я бы никому не пожелал!

«С войной мне не очень повезло»

Ситуация предельно обострилась, когда немцы сожгли Бадаевские склады. Жрать-то нечего… Я помню дни, когда нас кормили супом из сухого лука с добавлением чего-то совершенно непонятного. Вот такие дни были у армейцев. А у жителей Ленинграда – тоже хорошо известно, что было: массовый голод и массовая гибель людей... Я не знаю, как другие, но я брал чайной ложкой горчицу и глотал – такое тепло приятное внутри появляется и приглушает голод. Ну, и все курили. Я до войны курил, а там в особенности. Потому что курево – оно тоже как-то помогало, ослабляло эти позывы на еду. Бороться со всем можно более или менее успешно. А вот с голодом бороться – не дай бог никому. Вот поэтому я должен сказать, что с войной мне не очень повезло. Пришлось воевать в окружении, а это страшная война. Простреливают тебя со всех концов, а сверху еще заваливают орудийными обстрелами и авиационными бомбами. Это жуткая ситуация. Не дай бог. Я помню, когда в 1944 году блокаду прорвали и мы вышли на простор – вот такой вздох был: слава богу! Слава богу, мы можем двигаться свободно, отвоевывать пространство… Совсем другая жизнь, совершенно другая жизнь!

Потом  тех, кто был на Ленинградском фронте, я легко узнавал по многим признакам человеческого поведения – это въелось уже за годы блокады.

Никулин, вши и мертвые испанцы

Юрка служил на одной из наших батарей - тоже во взводе управления. Как-то с ним встречались – так, чисто по-солдатски, лично не были знакомы. Встретились, козырнули друг другу - он пошел сюда, я пошел туда. Вот такое знакомство было. Ближе я его увидел под Красным бором. Мы должны были убрать с территории, которую занимали под штаб, трупы испанцев. Сразу бросалось в глаза, что это не немцы – обмундирование совсем другое и эмблема: пучок голубых стрел с белой каемочкой. Эмблема солдат и офицеров испанской «Голубой дивизии».  Когда мы их захоронили (а захоронили мы их не в могилах, в воронке закопали), мне нужно было доложить. Я уже заканчивал доклад начальнику штаба – и в это время в землянку спускается Никулин. Пока я там заканчивал, он стоял, а этот начальник штаба, капитан, так на него зыркает все глазами, зыркает… Я посмотрел, почему он зыркает. А Юрка стоит, ждет своей очереди и правым плечом ширкает себе где-то на шее. Я сразу же догадался, в чем дело. А новому начальнику штаба невдомёк: «Никулин, вы не можете себя достойно вести в присутствии старшего по званию?» Проходит какое-то время – он почти пристукивает кулаком по столу: «Никулин, что вы там?»

Юрка – он был и в миру актером – спокойно так правой рукой  достает и кладет на стол начальника штаба то, что ему мешало стоять по стойке «смирно». Начальник штаба посмотрел: «Батюшки мои, убрать!» Заорал буквально: «Вы что?!» Юрка берет, кладет обратно – одной больше, другой меньше…

А потом я его увидел в другой ситуации – контрастной совершенно. Это уже в наше время, девяностые годы, он цирком руководил. Был он на приеме у президента с другими деятелями культуры. И, проходя мимо Ельцина, он приподнялся на цыпочках – Ельцин высокий, Юрка пониже – чмокнул его в щеку. Я говорю: «Юрка, что ты делаешь? Роняешь солдатское достоинство – целуешь Ельцина!» Но я вот что не учел. Он ведь почему это сделал? У него нечем было кормить зверей. Он даже как-то в разговоре с начальством сказал: «Если вы не дадите нам корм – мясо ведь надо – мы выпустим львов и других зверей на волю. Пожалуйста, разбирайтесь с ними как хотите».

"С нашими мальчиками каши не сваришь"

Я демобилизовался в ноябре  1945 года. Мне в Пудож надо было, к матери попадать. Но я подумал, что если попаду туда – застряну, год у меня пропадет. А у меня уже в планах было надумано-придумано – учиться, учиться. С образованием средним, хотя и специальным педагогическим, далеко не поедешь, а запросы у меня уже были  достаточно серьезные. Поэтому я в Зарецком военкомате демобилизовался полностью – и сразу пошел в здание на Ленина, в котором на двух верхних этажах был университет, а на двух нижних этажах – учительский институт. Ну и вот я остался там учиться. Попал я в группу, в которой кроме меня мужиков не было, одни девушки сидели. Мы пришли изголодавшиеся по всему гуманитарному, мирному, сугубо человеческому. Мы жадно навалились на книги, на знания. И девочки нас тогда не очень занимали. 

Частенько они говорили: «Ну, с нашими мальчиками каши не сваришь». Обижались, обижались, не скрою, было дело...

«Талант - не личная собственность, а дар народа»

С Леонидом Леоновым наши встречи были такие – мимолетные. Однажды мы были на повышении квалификации, большая группа филологов вузовских – и захотели Леонова пригласить. А я к тому времени уже его творчеством занимался – меня включили в группу, чтобы поехать к Леонову на квартиру и пригласить на встречу. Мы туда поехали, поздоровались с Леонидом Максимовичем, сказали, с какой целью пришли. Он еще неудовольствие высказал в адрес заведующего кафедрой литературы Ленинградского пединститута  Власова Федора Харитоновича – дескать, людей гоняет, посылает, не мог позвонить и все в таком духе. Но он пообещал и пришел. Потом была еще одна встреча с ним – мне было поручено от имени всех присутствующих вести диалог с Леоновым. Вопросы были подобраны. У меня есть фотография – я с затылка, а Леонов передо мной, я задаю ему вопросы. Ну, для иллюстрации, один вопрос: «Леонид Максимович, вы очень теплые слова произнесли в связи с гибелью Есенина. Так вот, что бы вы сегодня могли сказать о нем?»

И он сказал так: «Талант – не личная собственность, а дар народа. И если талант спивается, значит, хотя бы один бриллиант у него был ненастоящий».

О кафедре литературы и педагогическом институте

После многих размышлений на эту тему я пришел к выводу: я был счастлив, что работал в лучшее для вуза и нашей кафедры время. А 90-е годы и все прочее – это не лучшее время и для вуза, и для кафедры, и для народного образования в целом. У нас была очень сильная кафедра. Мы могли своих преподавателей в любую аудиторию направить – и все было на достойном уровне. Мне посчастливилось работать в лучшие для института и кафедры годы...

Ликвидацию Карельского педагогического университета, с которым была связана большая часть его жизни, профессор Крылов воспринял как личную трагедию. Вуз с богатой историей ликвидировали в 2013 году. Одним росчерком бюрократического пера был уничтожен труд нескольких поколений замечательных карельских ученых, одним из которых был Владимир Петрович Крылов.

---

Досье:

Владимир Петрович Крылов (27.01.1922, Пудож – 12.05.2019, Петрозаводск) – литературовед, деятель народного образования, доктор филологических наук, профессор. В 1937 году окончил Пудожскую 7-летнюю школу, в 1940-м – Петрозаводское педагогическое училище. В 1940-41 годах работал учителем начальных классов в Каршевской  семилетней школе Пудожского района. Участник Великой Отечественной войны, воевал под Ленинградом и в Прибалтике. Окончил Карело-Финский государственный учительский институт и аспирантуру при Ленинградском педагогическом институте. В разные годы работал в Пудожском школьном педагогическом училище, Школьном управлении Министерства просвещения КФССР, Карельском институте усовершенствования учителей. В 1961 году перешел на преподавательскую и научно-исследовательскую работу в Карельский государственный педагогический институт, где трудился старшим преподавателем, доцентом, старшим научным сотрудником, заведующим кафедрой литературы. Опубликовал около 65 научных работ. Направления научных исследований: традиции и национальная специфика русского философского романа, творчество Леонида Леонова, жанровые искания и стилевое своеобразие новейшей русской прозы, актуальные проблемы преподавания литературы в школе и вузе. В 1992-м организовал аспирантуру при кафедре литературы Карельского государственного педагогического института. Заслуженный деятель науки КАССР. Заслуженный работник высшей школы РФ. Почетный профессор КГПА.