Очередная моя находка на полке новых поступлений Национальной библиотеки – роман Николая Байтова «Любовь Муры», выпущенный в серии «Уроки русского».

Заинтриговала обложка: красная, аж руки обжигает, на ней силуэты двух девочек с перекрещенными ногами, штамп библиотеки: «18+. Запрещено для детей» и еще более интригующая аннотация: «Роман в письмах о запретной любви двух женщин на фоне одного из самых мрачных и трагических периодов в истории России – 1930—1940-х годов».

Однажды писатель Николай Байтов обнаружил пачку писем киевлянки Муры к москвичке Ксении Курисько в Москве  в Трубниковском переулке, в доме, который примыкает справа к (нынешнему) литературному музею. По ним выстроил цепь событий, кое-что, естественно, домыслил, а в предисловии к роману охарактеризовал переписку как свидетельство «одной из самых великих любовей ХХ века»…

О чем же писала Мура своей московской подруге Ксении Курисько? Мура была человеком «с активной жизненной позицией», как некогда говорили, поэтому, несмотря на чисто женские неурядицы и большую нагрузку по дому (быт в СССР был воистину ужасен), она находила время, чтобы поделиться сокровенным:

«С интересом читаю «Правду» — она каждый день дает много нового. Страна требует нового человека – инициативного, настойчивого, знающего, с широким горизонтом. Вот все это и должно искоренить мои мысли о моей ненужности. Каждый из нас выполняет свою частицу общественно-полезного дела. Каждый вкладывает свою крупинку в общее великое дело, и каждый, кто только добросовестно работает, и нужен, и полезен».

Я ничуть не ерничаю, называя сокровенными мысли о собственной нужности. Разве мог человек в то время публично признаться в том, что не чувствует под ногами твердой почвы и что его работа представляется ему никчемной и малозначимой? (Сейчас подобное ощущение свойственно очень многим. Люди не скрывают того, что живут будто бы не своей жизнью, выполняя на рабочем на месте какие-то вовсе им неинтересные задания).

На той же ноте предельного откровения Мура признается подруге и в собственных чувствах:

«Знаете, Ксения, я никого так не любила, и прихожу к заключению, что тут именно проявляется у меня что-то болезненное. Хотя и даю объяснение довольно понятно: а такой переломный период своей жизни я встретила Вас, тонкого, культурного, родного по общности миропонимания человека, и ведь не так трудно с моими «сильными чувствами» так же сильно и привязаться к Вам»… — это, пожалуй, самые страстные строчки Муры.

Но что же в них такого запретного и постыдного? Обостренная искренность, полная открытость… На это способен далеко не каждый. Но далеко и не каждый заслуживает такого признания… в дружбе. Да, дружба – это та же любовь, только без секса. А ведь в переписке Муры и Ксении нет никаких интимных подробностей, их и не могло быть, потому что ничего такого этим женщинам даже в голову не приходило! Мура называет Ксению сестренкой и пишет, что никогда не согласилась бы жить с ней в одной комнате, потому что мерзости быта способны разрушить любую привязанность.

Мура, вероятно, была далеко не ординарной личностью, поэтому и мучилась своей избыточностью где-то на окраине Киева. Там протекала по-деревенски тихая, малосодержательная жизнь. И мужчины, к которым Мура испытывала естественную страсть (о своих увлечениях – бывших и настоящих – она открыто сообщает подруге), не устраивали ее именно по причине их малой образованности, хамоватости или инфантильности. Первый муж Петр был человек грубый, по-деревенски неотесанный (Мура жаловалась на его скотство), тогда как сама Мура была явно из интеллигентной семьи, читала Р.Роллана в подлиннике и посещала симфонические концерты. Естественно, что длительный союз был невозможен. Второй Мурин муж, о котором известно только, что его звали Костик, продержался рядом с ней от силы год. Вероятно, по причине инфантильности. Костик – взрослый мальчик, для Муры – более игрушка, которая вскоре наскучила. Потом, Мура по природе своей была человек одинокий, при этом вовсе не тяготилась своим одиночеством, а это свойственно только цельным, глубоким натурам, которым не скучно оставаться наедине с собой:

«Освободившись от домашней работы, я совершила прогулку по Днепру. Ледоход уже окончился, Днепр свободен. Из года в год я отмечаю это, памятное мне с детства. Событие – освобождение Днепра от тисков льда. А в этом году упустила… Раздолье реки, свежесть приближенья весны в ея расцвете. Белые горошинки верб – все это успокаивает, примиряет с жизнью…»

Письма Муры похожи на лирический дневник, адресованный даже не Ксении, а никому, самой себе, а может быть, Богу – хотя Мура была человеком неверующим. Она писала от отсутствия адекватного собеседника, и у меня создалось впечатление, что Ксения в данном случае сыграла роль «функционального объекта», то есть адресата, которому Мура могла излить свою нерастраченную любовь. Скорее всего Ксения была женщиной вполне заурядной (еще на 10 лет старше Муры), которая просто спокойно принимала лирические умонастроения Муры, и это было вполне достаточно для поддержания их долгой переписки в течение 16 лет.

Мура писала буквально обо всем – стрижке, окраске волос, ремонте золотых коронок и приступах язвенной болезни… Вообще, в ХХ веке люди еще активно писали друг другу. Не было не только смс и интернета, но даже междугородние звонки были затруднены. И выражение типа «посылаю тебе свою любовь» или «крепко тебя целую» не содержали абсолютно никакого сексуального подтекста. И если уж называть чувства Муры «одной из самых великих любовей ХХ века», то придется признать, что все дети советской России выросли в обстановке этой огромной любви и всеобщего родственного чувства. В последнем, вероятно, есть доля истины: принято же было обращение к незнакомым людям: «мать» и «сынок», как к кровным родственникам… Сейчас я вряд ли на улице кому-то так обращусь. И меня вряд ли кто назовет «мамашей».

Некогда была и у моей мамы хорошая подруга, ленинградка тетя Дина. Познакомились они в Крыму, как Мура и Ксения. Обе незамужние, обремененные маленькими детьми. По возможности ездили друг к другу в гости, что-то шили друг для друга, тетя Дина помогала нам с продуктами, еще – доставала билеты в ТЮЗ, когда я приезжала в Ленинград на каникулы. При этом она открыто восхищалась моей мамой, говорила всем, какая мама у меня красивая и как она ее любит… Это была правда, это было искреннее чувство, но что в этом такого постыдного?

Мне странно вспоминать, что в тридцать с хвостиком тетя Дина считала, что жизнь прошла, а в сорок мнила себя старухой. Впрочем, как и Мура, и множество других советских женщин, которые, едва перевалив за сороковник, приклеивали себе определение «старая больная мать» и при случае произносили с пафосом. Их жизнь протекала в добыче элементарного пропитания, некоторые даже находили в этом особый экзистенциальный смысл. Помню бабушку своей школьной подруги, которая целыми днями занималась именно стоянием в очередях. Уже отучившись в университете и воспитывая собственного сына, я по-прежнему встречала на улице Надежду Мефодьевну, которая с самого утра бодро шествовала в магазин, и этим, наверное, и жила свои последние дни, именно сознание своей нужности детям, внукам и правнукам. А может, она просто таким образом выражала свою любовь. Иначе не знала как.

Вообще, «Любовь Муры» — далеко не легкое чтиво. Скорее оно даже похоже на работу. Но ведь любовь, в какой бы виде она ни протекала – с сексом или без – тоже своего рода большая душевная работа. Попытка преодоления эгоизма, перекройки себя, раскрытия лучших сторон собственной души. К сожалению, весьма часто раскрываться-то практически нечему. Таких людей в любви ненадолго хватает – короткий флирт, пара-другая штампов типа «ты прелесть», а дальше что? А дальше – только новый объект и снова «ты прелесть».

И вот на фоне одноразовых дружб и любовей спокойная человеческая привязанность уже кажется нам чем-то из ряда вон выходящим. Более того – чем-то запретным, тайным. «На фоне одного из самых мрачных и трагических периодов в истории России» Мура и Ксения писали друг другу открыто, в 1944 году их письма читала даже военная цензура и, представьте, ни одна из женщин за нетрадиционную любовь не пострадала, хотя в то время за это полагалась статья.

Странную же аннотацию редактор разместил на обложке! Ничего себе «Уроки русского».

Яна Жемойтелите