Народный артист России, художественный руководитель оперы Музыкального театра Карелии Юрий Александров о сегодняшней премьере «Пиковой дамы», современном прочтении классики, скандалах, амбициях постановщика, чувстве меры и судьбе Музыкального театра.

Власть обстоятельств

— «Пиковую даму» вы хотели поставить еще в прошлом году, но тогда вышел «Севильский цирюльник»...

— Обстоятельства диктуют. Дело в том, что «Севильского цирюльника» мы ставили в декорациях, которые получили из Михайловского театра. Легче выпустить спектакль, у которого есть материальная часть, хотя для меня как режиссера это все равно что влезать в чужую постель. Конечно, это был мучительный процесс, но мы не могли простаивать, труппа должна работать и развиваться. Спектакль получился славный, позитивный, публика смеялась, я этой работой доволен.

Но «Пиковая дама» никуда не ушла. Я обдумывал постановку, создавал ее конструкцию. В этом году как раз подоспели деньги гранта, и мы могли что-то купить, сшили прекрасные исторические костюмы. Хотя в общем-то я сделал минималистский спектакль: минимум декорационного оформления, все строится на взаимоотношении людей, то есть он поставлен в традициях русского психологического театра.  Я много раз ставил «Пиковую даму», и у меня были разные периоды взаимоотношения с этим произведением. Это были классические, авангардные, скандальные спектакли, в данном случае я исповедую психологизм.

- Почему?

- Режиссер должен понимать, где ты ставишь, для кого и в какое время.

Петрозаводская публика, которую я нежно люблю, замечательная. Она тонко чувствует душевность спектакля, смыслы, которые мы вкладываем, отдачу артистов, их талант, и поэтому ей надо подарить спектакль прежде всего умный, не иллюстрирующий события повести Пушкина, которую Чайковский положил на музыку, а историю о русском характере.

Герман – типичный русский человек: обаятельный, талантливый, влюбленный, но сеющий смерть вокруг себя. Это русский архетип, переход к Раскольникову. Делать из него куколку в парике с кисточкой или злодея - неправильно. Все намного сложнее. Тут все балансирует на грани пошлости и прекрасного, влюбленности и ожесточенности, подвига и подлости.

Лиза – тоже удивительный русский характер. Она предпочла Германа, этого изломанного персонажа, благородному, порядочному и любящему человеку. И опять вспомним Достоевского и его героинь…

Это русские люди, русское общество, которое постоянно наступает на одни и те же грабли.

Поэтому мы постарались с художником отказаться от примет XVIII века, находимся во времени Петра Ильича Чайковского, в нарождающемся капиталистическом обществе, где уже есть первые ростки азарта денег.

Как сделать оперу современной

- То есть вы хотите сделать оперу более современной?

- Чайковский вложил в уста персонажей пушкинские слова, а режиссер вкладывает в них мысли. Это и делает спектакль современным. Не тряпки, не секонд-хенд, в который одевают персонажей, так что не поймешь, что за герой перед тобой и какую оперу ставили. Офисы, менеджеры с дипломатами, доллары... Это не современные спектакли, это убогие, где одни и те же образы кочуют из постановки в постановку.

Современность – это способ мышления, сценирования. Психологизм, мне кажется, единственно возможный путь говорить о современном спектакле. Сегодня такая путаница: хамство, вандализм принимают за современность. Вот совсем недавняя история с вагнеровским «Тангейзером» в Новосибирске. В погоне за известностью, скандальностью посягают на святое. 

- А что святое в опере?

- Жизнь, вера - это априори. У людей много отняли, но это осталось. И влезать туда в своей обуви не совсем правильно. «Тангейзер» был запрограммирован на скандал, его готовили, хотели.

- Но там и в опере есть скандал…

- Да какой там скандал?! Я ставил «Тангейзера». Это восхитительная романтическая история с паломниками, с верой, с умопомрачительным царством Венеры. Я считаю, что современный спектакль не оскорбляет достоинство зрителей. Конечно, нельзя перед публикой заигрывать, размазывать себя по стенке, но надо уважать иллюзию, которую они ценят в опере. Людям хочется увидеть красивые отношения, пролить слезинку над умирающей Виолеттой... Даже в социальных спектаклях дверь в прекрасное хотя бы на некоторое время должна приоткрыться. Пусть ненадолго. А когда тебя погружают во мрак, в помойку и в этом видят цель, чувствуешь себя незащищенным. В оперу же, где не коряво изъясняются, не орут, а поют, люди идут за этим ощущением. А мы лишаем их этого.

Можно легко внести в ткань «Пиковой дамы» насилие… Герман в ярости втыкает нож… Он такой, он может, но я этого не делаю.

Я вижу оперу как всемогущий жанр, в котором есть все: и драма, и балет, и пение... Это как атомное оружие, с которым надо быть осторожным, нельзя им торговать.

- Так, может, надо вводить цензуру? 

- Самоцензуру, которая диктуется воспитанием и чувством меры. Именно его греки считали одним из высших эстетических качеств. Надо понять, не наносишь ли ты какого-то вреда своим трудом. Всегда говорю своим ученикам, если у вас нет какой-то идеи, то воспользуйтесь заветом врачей: не навреди.

У нас немножко раздрай в жанре. Кто-то вылезает с какими-то псевдоновациями.

В Европе принято, чтобы кроме режиссера был еще и драматург, который разрабатывает концепцию спектакля, а потом режиссер придумывает, чем занять артистов. Бывает, совпадает, а бывает, тот еще спектакль. В Берлине видел «Пиковую даму», где в седьмой картине хор насилует Лизу, а Елецкий рядом стоит, упиваясь местью… В каком-то сумасшедшем мозгу это придумано.

Я считаю, что опера - это искусство духовного компромисса. Амбиции у режиссера должны быть, но не должны уводить от сочинения, отнимать его природу.

— Я была на премьере «Мадам Баттерфляй» и рыдала в финале. Недавно повела свою гостью на спектакль и снова не сдержала слез. Чтобы плакать в опере, такого не припомню.

— В «Мадам Баттерфляй» Пуччини придумал гениальную сцену прощания героини с сыном. Когда я обдумывал ее, решил, может быть, измученная всем Чио-Чио-сан придумала ребенка? У нее есть какая-то кукла с плоским лицом с раскосыми глазами… Можно сделать ряд сцен, где она играет с ней, оставаясь той же девочкой... Но я понял: композитор придумал живого ребенка, и это так сильно. И какое я имею право со своими концепциями менять его замысел?! Это преступление перед публикой, и я ударил себя по рукам: «Делать этого не буду!» Хотя соблазн был величайший.

Придумано иначе: живой маленький человечек уезжает на велосипеде. Куда? У него уже нет ни отца, ни матери, он может покатиться с горы и разбиться. Это намного страшнее, если бы я стал разыгрывать все эти истории с куклой. Идея композитора намного сильнее, чем моя режиссерская амбиция. Это история не про твои подушки, а про людей, про маленького человечка, судьбу которого не может предсказать никто. Это великий компромисс, когда ты должен говорить современным языком с публикой, не жалея ее и одновременно понимая, какие струны ты будешь задевать.

К сожалению, сейчас дилетантизм процветает во всем: режиссером может стать человек, не имеющий никакого образования.

Дирижер рассматривается как человек, который размахивает руками, а не тот, кто учит с вокалистами партию в классе, видит достоинства и недостатки каждого певца и показывает одни и прячет другие. Вот и получается, режиссер поставил про одно, концертмейстер выучил с певцом про другое, а дирижер играет третье. О каком единстве может идти речь? О каком спектакле? Все это чушь собачья.

Мировой рекорд

- Вы не постоянно находитесь в Музыкальном театре, можетели контролировать весь процесс работы над спектаклем?  

- С Михаилом Синькевичем, которого я пригласил, у нас полное взаимопонимание. Да и мне проще, я воспитан как профессиональный музыкант, окончил десятилетку при консерватории, консерваторию как пианист и как музыкальный режиссер. Я могу провести спевку с певцами, слышу не хуже дирижера. Когда же приходит драматический режиссер, он не понимает, что в партитуре пауза иногда бывает важнее нотного текста.

Сегодня, когда ты приступаешь к работе, все ждут ноу-хау. Я считаю, что самое главное — показать актерское нутро.

- Вы любите своих актеров?

- Если бы не любил, они бы здесь не работали. Они такие богатые, все просеяны через мои руки. Их много. У нас три Лизы, все разные и одна лучше другой, два Германа… И то, что они сейчас делают, — это рекорд мира! Сейчас премьера «Пиковой дамы», а через месяц - «Волшебной флейты».

Здесь — редчайший случай, когда есть команда, которая держится за этот театр. Даже Мариинский не может похвастаться командой. Там все разлетаются как птички и периодически возвращаются. А здесь команда держится. Мы не можем актерам сильно помочь материально, но они понимают, что растут, и хотят работать. Мне надо решать непростые вопросы, чтобы удовлетворить эти желания.

Такие артисты всем нужны

- Сейчас вы выпускаете спектакль, а планы на следующий сезон есть?

- Я только что был у губернатора. Сказал, что в театре непростая ситуация: секвестр, который намечен, может погубить его, это все равно что содрать с нищего рубаху. Он культурный человек и обещал не трогать театр. Если у нас не будет денег на зарплату - у нас не будет артистов. Не будет денег на новые постановки — тоже не будет артистов. Они мирятся с низкими зарплатами, с тем, что не могут и мечтать о покупке квартиры, но они не могут не работать. Мы должны ставить спектакли, но, если не известно, какое будет финансовое положение театра, я не могу строить планы. Знаю только одно: все равно мы что-нибудь придумаем. 

- Например?

- Очень хочется сделать оперетту, «Веселую вдову», потому что есть публика, которая ее обожает, да и я люблю этот жанр, люблю, когда все кончается хорошо.

Надеюсь, и в этом театре все будет хорошо, но нужна помощь. Сейчас у нас две глобальные премьеры, потом уйдем в отпуск. Хочу посмотреть, что будет после него. Когда создавали эту труппу, мы не могли брать звезд, мы брали ребят с перспективой. И за эти 3-5 лет они превратились в серьезных артистов, такие уже всем нужны. Собирать команду снова сложно, и я вряд ли нашел бы в себе такие силы.

- Для нас это стало бы большой печалью… 

- Для меня еще большей. Я сроднился с Петрозаводском. Все мои работы честные. И хоть из-за недостатка средств тяжело, но мой постоянный художник Вячеслав Окунев очень тонко понимает положение в этом театре и находит интересные варианты.

Мы научились сокращать расходы в разы. Если в театрах, подобных петрозаводскому, выпуск спектакля стоит 30 млн рублей, то здесь мы обходимся 3 млн.

Директор театра Елена Геннадьевна Ларионова находит какие-то средства. Где находит и как она выкручивается – удивительно.

Надо понимать, что оперный театр для города и Карелии — это бренд. Он исчезнет с лица земли, и заменить его будет нечем.