Мои подруги влюбились в его голос, когда сходили на «Евгения Онегина», где Александр исполняет партию Гремина. Теперь они не пропускают ни одного спектакля. Солист Музыкального театра Карелии Александр Ватолкин – обладатель редкого тембра. Такой в нашем театре – один. 2 октября, когда оперная труппа открывает свой сезон премьерой оперы Дж.Россини «Севильский цирюльник», артист снова выйдет на сцену. В опере он исполняет одну из главных ролей.

«Комплекция почти ничего не решает»

- Человек, который незнаком с оперным искусством, смотрит на вокалиста комплекции Зураба Соткилавы или Лучано Паваротти, и ему кажется, что эти артисты уж точно поют басом. А они – знаменитые теноры. А когда смотришь на вас, невозможно поверить, что в таком стройном организме хранится столь мощный низкий голос. Отчего такое несоответствие?

- Комплекция почти ничего не решает. Есть много «субтильных» басов. Дело совсем не в этом. Хотя когда я немного поправился, мне стало легче петь. Просто меньше сил затрачивается, некая устойчивость появилась.

- А правомерно ли думать, что чем старше человек становится, тем ниже его голос?

- Не ниже, но крепнет с возрастом бесспорно. Вообще, развитие баса начинается с 30-и лет, тогда начинается его карьера.

- А сколько же лет вам?

- Мне 33.

- Каков ваш диапазон?

- Чуть больше двух октав.

- Вот что странно: мы рождаемся с одинаково высокими голосами. Откуда вообще берется такой низкий тембр?

- Физиология и география (улыбается). Россия способствует низким голосам. У нас более опущенная гортань при рождении – такая особенность. В Европе низкие голоса встречаются редко.

- Ого! Да вы, оказывается, на вес золота?

- У меня обычный центральный бас.

- Читала, что ученые пришли к выводу, будто бы века назад люди вообще говорили более высокими голосами. Голос человечества суммарно с течением времени все понижается. И если послушать аудио-записи начала ХХ-го века, кажется, что поют неестественно высоко. Может быть, в те времена таких голосов, как ваш, вообще не было?

- Думаю, вы ошибаетесь. Всегда были такие басы, особенно на Руси.

- Считается, что когда человек хочет понравиться, он подсознательно начинает говорить более низким голосом. Что вы на это скажете?

- Я не пытался никому понравиться. Ломка голоса у меня произошла еще в музыкальной школе, я учился по классу баяна. Петь профессионально начал на 2 курсе училища – в церковном хоре. Потом в Камерный хор имени Рахманинова пригласили. До ломки у меня был высокий голос, я им управлять не мог совершенно. В общем, все произошло незаметно.

Биография и география

- Вы ведь приехали из Саратова, где учились в консерватории им.Собинова?

- Мой родной город – Рассказово Тамбовской области. Учился музыке в Тамбове, потом уехал в Саратов, там одновременно учился в консерватории и был солистом в оперном театре. И после окончания консерватории меня пригласили в Омский музыкальный театр, где я был ведущий солистом.

- Значит, у вас в биографии уже несколько знаковых географических точек, и вам есть, с чем сравнивать. Например, вокальные традиции?

- Нет, вокал – он везде один. Саратовская консерватория считается испокон века третьей по России после Москвы и Питера. Когда учишься, и с тобой рядом живут такие звезды, как Леонид Анатольевич Сметанников, и ты ходишь к ним на концерты, общаешься с ними, то это воодушевляет. Есть к чему стремиться.

- Как вы оказались в нашем театре?

- В Омске для меня не хватило именно оперного репертуара. Вообще, для басов в небольших театрах его всегда немного. Например, в Петрозаводске в «Онегине» я пою Гремина, а вообще я эту партию исполняю лет восемь, начал еще в консерватории, и в Саратовском оперном театре пел, и в Петербурге. И, конечно, хочется разнообразия. Недавно у нас поставили «Севильского цирюльника», и хотя я уже работал в этой опере, исполняя партию Дона Базилио, этот спектакль стал «глотком свежего воздуха». Вообще, во всех постановках Александрова, казалось бы, в привычных партиях мы находит нечто новое, живое. Классические постановки не лучше или хуже Александровских, а просто у него известная опера вдруг начинает звучать по-другому. И мне было интересно найти эти новые краски. В театрах России сегодня ставят классику, где отклоняются от первоисточника совершенно. В результате это, порой, смотрится нелепо. И когда мне сказали, что Александров – новатор, я мысленно готовился к чему-то такому. И рад, что ошибался! На самом деле то, что я здесь увидел, меня по-хорошему поразило: множество ярких, современных спектаклей.

- Вернемся к «Севильскому цирюльнику». Дон Базилио – человек почтенного возраста. И вообще многие басовые партии написаны для персонажей зрелых, часто – пожилых. Вам надевают седой парик, рисуют морщины. И все, кто неистово аплодировал вам, выйдя на улицу, вас не узнают. Вам не обидно?

- Я никогда не искал славы. Работаю для другого: чтобы людям было интересно.

- Если я правильно понимаю, спектаклей, где бы бас был главным героем постановки, вообще не очень много. Получается, что вы ограничены репертуаром?

- В целом, басовых партий много. Но есть зависимость от того, где ты находишься. В Москве или Петербурге и возможностей больше, чтобы поставить такие масштабные полотна, как, допустим, «Борис Годунов», «Хованщина», «Сусанин», и публика готова таким постановкам. А здесь – не думаю, что сегодня нашему театру по силам такие спектакли. Причины и экономические, и зритель сейчас, по крайней мере, не готов воспринимать такой спектакль.

«Нельзя, чтобы захлестнули эмоции»

- То есть нам, зрителю, тоже нужно постепенно пройти «оперную школу»?

- Не могу сказать, что здесь публика плохо ходит на оперу. Наоборот, я был приятно удивлен тем, что в зале бывает много молодежи! Это очень хорошо, свидетельствует о серьезном культурном развитии. Но поставить масштабную оперу, которая идет более трех часов – к этому публика должна быть морально подготовлена. Интерес возникнет не просто, если человек будет слушать определенную партию и наслаждаться голосом, а когда станет воспринимать весь контекст оперы, все происходящее совокупно. А это достаточно сложно.

- Есть мечта спеть какую-то определенную партию?

- Хотелось бы многого, но прекрасно понимаю возможности театра. Сейчас начали работу над «Волшебной флейтой» Моцарта. Думаю, эта опера будет востребована петрозаводским зрителем, и там есть хорошая партия для баса. Прекрасная музыка, любопытный сюжет.

- Мы с вами беседуем, а меня не покидает ощущение, что рядом рокочет водопад. У вас ведь маленький сын. В детском саду не пугаются вашего голоса, когда вы приводите его?

- (Смеется). Детей я не пугаю! А вот идешь по улице, и если прохожие меня слышат, то, бывает, начинают недоуменно оглядываться.

- Если заговорили о семье, так расскажите о супруге!

- Моя жена Наталья Ландовская – солистка оперной труппы Музыкального театра. Сейчас приходится так строить репертуар, чтобы мы пели по очереди. Мы ведь приезжие, посидеть с ребенком некому. Вот она доля артиста – с женой на сцене почти не сталкиваемся! Но случаются и совместные выступления.

- Наверное, когда вы сюда приехали, вам рассказали историю нашего театра. У нас крепки традиции оперетты, здесь ее страстно любили и любят.

- Я больше скажу: оперетту любят везде. Это жанр более легкий для зрителя. Что касается меня – не могу сказать, что это для меня неприемлемо или неприменимо. Я актер, и должен играть все. Это с одной стороны. С другой – в опереттах нужна другая манера исполнения. Непросто на сцене и перестраиваться с разговора на пение, непривычно. Тем не менее, я исполняю Леопольда в «Сильве», это диалоговая игровая роль. В «Летучей мыши» – партия небольшая, но есть, что играть. В игровом плане оперетты дают возможность раскрыться в некоторых вещах. Раньше я себя не представлял в роли комедийного баса, всегда стремился к героическим партиям. Но практика показывает, что и характерные роли у меня получаются.

- Вам, наверное, пошалить охота, ведь вы еще молоды!

- Может быть, но я просто хочу, чтобы весело было всем, в том числе и мне. И зрители хорошо реагируют. А в целом комедийный жанр очень сложный.

- Говорят, что вызвать смех сложнее, чем слезы. И все же я видела, как вам сопереживают зрители, комкают платочки в руках.

- Это прекрасно, если артист может вызвать такую яркую эмоцию, заставить по-настоящему сопереживать своему герою. В Омске у нас была постановка «А зори здесь тихие», где я исполнял партию Васкова. Спектакль был достаточно тяжел для меня. И для игры, и для исполнения.

-Невозможно петь, когда комок в горле?

- Что-то вроде. Для того чтобы хорошо исполнить партию, приходится сдерживать свои эмоции, отстраниться. А материал-то трагический. Если петь поверхностно, будет неинтересно зрителям, но также нельзя, чтобы захлестнули эмоции. Золотую середину найти – в этом и есть наша работа.

Интервью записала Илона Румянцева