9 апреля 1699 г. Петр I издал Указ, которому суждено было везде и всюду вызывать пессимистичную усмешку: «О наблюдении чистоты в Москве и о наказании за выбрасывание сору и всякого помету на улицы и переулки». Он обязывал жителей столицы мусор на улицы не выбрасывать, следить за чистотой дворов и мостовых, а все отходы вывозить за пределы города и засыпать землей. Также при Петре I в столице начали прокладывать канализацию, а на улицах устанавливать урны. Впрочем, и по сей день ареал обитания выплюнутых жевательных резинок заканчивается ровно в пяти метрах от Красной площади.
Не знаю, много ли в «этом звуке» для каждого русского сердца, но то, что мне удалось понять за свою сознательную жизнь: Москва – вопрос риторический. Вот именно так, как ни крути. Точнее – как хотите, так и понимайте. Все равно, с какой стороны ни подойдете, она как была риторическим вопросом, так им и останется. Круглая и почти бесшовная, как пузырь жевательной резинки. А если лопнет – всю рожу чистить придется. Потому и зависим от ее самочувствия и настроения. Даже мы, карелы, вальяжно кивающие в сторону Финляндии и небрежно насвистывающие ее незатейливые мотивы, всего лишь блефуем: за шиворотом у нас тот же московский крюк. В бытность свою музейщиком я любила горделиво рассказывать заезжим богатеям об отсутствии кодона крепостной зависимости в карельской цепочке ДНК – а потом спешила на аттестацию перед министерской московской комиссией. Да что там человечьи души! Стонет под опричным гнетом культурное наследие (как там поживает энтузиазм сотрудников музея «Кижи»?), и даже земля изрыта «московскими» карьерами. Кстати, знаменитый среди современных «просветленных» американский писатель Ричард Бах и его жена Лесли в свое время активной общественной борьбой спасли несколько штатов от подобного «карьеризма». Их последователи в России предпочитают ограничиться «визуализацией мечты». Но это я так, к слову, не подумайте…
Так что, Москва, повторюсь – риторический вопрос. Любить или не любить? Ехать или не ехать?
То ли дело, Санкт-Петербург – с ним все понятно. Творение Петра. Близость к Европе. Истинная столица и место пребывания наконец-то воспитанных и выхолощенных русских монархов. Город Достоевского. Золотая медаль на грудь тех, кто понял Северную Венецию. Сертификат культурности, выдаваемый сразу же после слов: «Я люблю Петербург. Я понимаю его, это – мой город».
Я же человек бескультурный, я сначала чувствую кожей, а потом вижу глазами. И мое шестое чувство неизменно соглашается с метким определением, данным двум столицам известным писателем и культурологом Рустамом Рахматуллиным: «Москва – город замысел, а Петербург – город-умысел». Потому и понятно с ним все, что – слава Богу! – любой умысел конечен, а замыслу суждено развиваться.
Несмотря на все ужасы столичной жизни, грязь (во всех смыслах), шум, гам и скрежет покореженного металла на кольцевых дорогах, я люблю Москву больше, чем Петербург. Люблю эту татарщину и тарабарщину, которая начинается вовсе не на строительных площадках и утопающих в слякоти рынках – а на самой Красной площади, в архитектурных ансамблях Первопрестольной, в скифских генах храмовых абрисов, чья благородная византийская кровь свернулась-таки от жаркой алчности тех самых раскосых очей. К московскому краеведению меня приучили не университетские преподаватели, а образный и сочный язык Акунина, смешавшего в коктейле столицы и восточную философию, и европейский лоск, и плебейскую вонь.
Но мне легко любить Москву: я не живу в ней постоянно. Я имею право выбирать маршруты и неспешно прогуливаться по тенистым дворам Садовой, высматривая призраки Азазелло и кота Бегемота. Я могу ждать вечерний летний рейс, прислонившись к нагретой солнцем кремлевской стене, на холме которой растворяются все звуки, доносящие с площади – и призывы экскурсоводов, и мяуканье иностранных гостей столицы. В сердце этой безумной вселенной, прикрыв глаза, можно услышать шуршание паучка, плетущего свои сети на шероховатой поверхности старых красных кирпичей. Мне нравится эта удивительная московская акустика: погружение шума в невидимый буферный слой, стоит только свернуть с центральной магистрали на боковую улицу.
Со старой Москвой можно играть – искусно и витиевато, так, как делают только герои повестей и романов. В ней хватит простора и разноцветного конструктора. Можно выискивать сокровища на книжных развалах Арбата, и там же – путешествовать сквозь время, пробираясь через компании уличных музыкантов и художников, каждая из которых воплощает свою эпоху. Можно сидеть под цветущими каштанами в Александровском саду и устраивать фотоохоту на удивительные московские гроты и садовые скульптуры. И мне, человеку приезжему, можно никогда не видеть московских окраин с их зачумленным небом и безобразными новостройками, отсутствием пешеходных линий и пейзажем из череды высотных кранов.
Однажды, в поезде «Уфа – Москва», мой попутчик, житель столицы, обронил фразу, глядя на ряд лачуг, мелькающих за окном: «Мы думаем, что Москва – это Россия. Нет, вот она Россия, а мы – так, культурный и экономический транзит между страной и планетой». Никогда не была согласна с таким восприятием. Возможно, в том и кроется причина почти всеобщей провинциальной неприязни к этом городу, что Москва – наше зеркало. Россия до мозга костей. Концентрат всей русской судьбы, неприглядность которой не оправдаешь плохим климатом, как в Петербурге. От свежеокрашенных зданий Тверской – до промышленной зоны Мякинино. От студентки престижного ВУЗа, похожей на куклу Барби – до четырнадцатилетней девочки в подземном переходе, с изъеденным сифилисом лицом.
Несмотря на свою симпатию, я бы перебралась в Москву лишь при самых особых условиях: отсутствие необходимости каждый день ездить на работу, убивая свою жизнь в пробках; квартира где-нибудь на Патриарших; банковский счет, который возможно обналичить в любой точке мира. Оказаться в упомянутом мной «концентрате» русской судьбы не хотелось бы. Не по зубам.
Гламур и РОСКОШЬ Москвы современной меня не привлекают. Мое мировосприятие находится где-то на грани мысли о том, что трата времени и денег на дорогие рестораны и бесконечный шоппинг – это преступление против человечества. Еще меньше мне по нраву провинциальные претензии на столичность, какие можно встретить и в определенных кругах нашего родного города. Кафе «Москва», появившееся в центре Петрозаводска – названное так, наверное, для того, чтобы с гордостью отвечать знакомым по телефону: « Я в Маааасссскве»; периодически возникающие в местной прессе рубрики- подражания Керри Брэдшоу, повествующие об амурных приключениях провинциальных дамочек с такими же доморощенными политиками и бизнесменами; навязчивое стремление внедрить в провинциальный язык терминологию столичных бездельников – безнадежных жертв потребительской цивилизации, и т.п.
Есть два великих искусства человеческого бытия: умение красиво и достойно стареть, и способность гордо носить звание провинциала. Если уж мы, вроде меня на этой странице, не собираемся покорять столицу, зачем распространять ее суетную заразу здесь?
И, кстати, нынешняя Москва слезам верит. Проверено на себе. Ей, видите ли, важен рейтинг и положительные отзывы в Интернете. Даже от провинциалов.