Александр Бушковский чаще всего пишет от первого лица. Его лирический герой вероятнее всего очень близок автору, и это понятно. Можно и без подсказки психоаналитика сказать, что писательство Бушковского – это переживание вполне осознанной травмы. Хотя психоанализ полагает, что писательство – это переживание травмы, вытесненной в бессознательное, скорее всего даже травмы рождения. Но я бы возразила: все люди некогда появились на свет, однако далеко не все берутся за перо.

Александр Бушковский – кадровый военный, майор СОБРа, который в течение тринадцати лет воевал в Чечне. Писать стал, пережив контузию. Кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством», он пишет о том, насколько это неправильно – убивать людей и как ему не хотелось их убивать, несмотря на попытки убедить себя в том, что это просто такая профессия – убивать людей. Бушковский признается, что больше не хочет писать о войне, но все равно пишет. Наверное, потому, что боль до сих пор не иссякла и по-прежнему ищет выхода. Автор переживает свое участие в войне именно как преступление, несмотря на награды Родины. И последующее участие свое в мирной жизни автор, очевидно, воспринимает все равно как участие в продленной войне против человечества в целом. Вот, например, короткий рассказик «Жизнь прекрасна»:

«Девятнадцать лет назад в хорошей семье родился мальчишка со светлой, умной головой, тяжёлый инвалид, родители его любили, и он их любил и жалел, получил аттестат, заочно учился в институте, общался с друзьями в мировой сети, читал, слушал музыку, но болезнь прогрессировала, и все знали, что он умрёт, да и он знал, и не сдавался, а позавчера умер. Горе оказалось вдруг таким неожиданно сильным, что отец, на которого свалились последние хлопоты, двигался, сжав зубы и уже не вытирая слёз, поскольку рукавами стёр кожу вокруг глаз, а мать просто сидела бледная у гроба, кусала губы и не могла смотреть на календарь, прикнопленный к боковой стенке шкафа в комнате сына, на котором под пейзажем в духе Левитана, с рекой и берёзками, была отпечатана яркая типографская надпись: «Жизнь прекрасна».

Фото: Ирина Ларионова

В естественной смерти молодого человека автор рассказа как бы тоже виноват. Может быть, просто потому, что сам он живет, а тот парнишка умер, и это несправедливо. В этом сознании собственной вины перед мертвыми есть отголосок философии Николая Федорова, хотя Бушковский, безусловно, далек от любомудрия, и все-таки «общее дело» — это чисто русский проект, настоянный на собственной изначальной виновности, и все мы к нему причастны уже в силу своей ментальности. Очевидно, что помимо травмы рождения, человек не однажды переживает и травму смерти, причем чужой. Случай Бушковского сложней: за тринадцать лет военных действий к смерти можно как-то притереться: война по сути и означает убийство молодых жизнеспособных людей. Но когда то же самое вдруг случается в мирной жизни и при этом вроде никто не виноват. Как это никто не виноват? В смерти всегда кто-то да виноват, иначе просто быть не может…

Причем вина эта лежит исключительно на людях. Люди убивают из ненависти, корысти или просто потому, что им разрешили убивать, а потом уже не могут остановиться: если в одном случае разрешено убить, причем это даже поощряется, то почему нельзя убить в другом? С большим трудом останавливает себя герой рассказа «Мама», вступившийся в поселковой поликлинике за больную мать, которой отказали в приеме:

«Мне хочется войти в кабинет, резко открыв дверь. Толкнуть эту женщину в плечо, поскольку она качается на двух ножках стула, и, пока она поднимается на ноги, вытащить нож. У меня в кармане – дедушкин нож, я вчера резал им верёвки в гараже и забыл выложить. Врача из-за двери мне не видно, но очень хотелось бы взглянуть ему (или ей) в лицо. Оценить выражение этого лица. Что они будут делать? Кричать? Или застынут? Засуетятся? А может, кинутся в бой? «А ветеранов других войн не обслуживают вне очереди?» – хочется прошептать мне в ухо медсестре, но я этого не сделаю. Потому что знаю дурацкую истину: «достал нож – режь», а надо ли это? Я выдыхаю воздух и отворачиваюсь, чтоб уйти…»

Виновность героя проскальзывает и в случае убийства старой страдающей собаки или даже разбойной охоты на гусей, когда герой просто не может воспрепятствовать бессмысленной пальбе, и в этом тоже ощущает собственную яркую вину («Дикие гуси»). Такое удивление свойственно людям «свежим», не расплескавшим детское сознание, несмотря на все жизненные перипетии. Характер рассказ «Радуйся!». Герои его, Фома и Ерема – люди столь же «свежие», как будто только вынырнувшие в мир из некоего сна-забытья в великом удивлении. Собираясь на медведя, охотник Ерема переживает за зверя, которого собирается завалить, подобно первобытным предкам, которые так же ощущали собственное единство с природой, со всем, что дышит, видит. Ерема заранее просит у зверя прощения: ему придется убить медведя, чтобы не голодать зимой, а это не преступление:

«Ерема думал о том, есть ли у медведя семья, жалко ли ему оставлять ее, покидать лес, свой дом, страшно ли света больше не увидеть? Потом отогнал эти мысли, стал оселком тихо править нож…» (Рассказ «Радуйся!»).

Рассказ «Радуйся!» дал название второго сборнику прозы Александра Бушковского, который не так давно вышел в издательстве «Версо». Казалось бы, чему радуйся, когда страницы рассказов и повести Бушковского преисполнены боли – скрытой или явной от бессмысленности и несправедливости бытия. А вот тому и радуйся, что настает новый день, так еще умеют радоваться птицы каждому утру, солнцу, свежему ветру. Да, именно: «Посмотрите на птиц небесных…». День начался, а это значит, можно что-то еще переиграть, изменить в себе, а значит, и в целом мире, потому что каждый из нас — органичная частичка общего бытия. Такова философия жизни Александра Бушковского.

Сборник «Радуйся!» поступил во все районные библиотеки республики и есть на абонементе в Национальной библиотеке РК.

От редакции: 19 февраля в 19.00 в клубе «Бегемот» можно будет встретиться с автором и поговорить о книгах. Там состоится подведение литературных итогов 2013-го года.