Я приходила в гости к бабушке и дедушке каждые выходные. И оставалась там на два дня. Два дня свободы: в детский сад не нужно, родителей слушать не нужно, играй да спи! Лафа. Однажды дед притащил откуда-то огромный красивый плакат с самолетиком. И повесил в туалете на дверь. И вот, всякий раз, засиживаясь там в глубоких мечтаниях, я вперяла взгляд в надпись «To the Crimea by plane». Читала поначалу как могла, не транскрибируя.

Получалось смешно: «то тхе Кримеа бу плане». Со второго класса начался английский, плакат остался, как и привычка родителей сдавать меня на выходные. И я уже читала в правильный транскрипции — «Ту зе … бай плэйн». Вот только центральное слово не давало мне покоя. Мы его еще не проходили. Так как глаз замылился, а надпись все висела, я автоматически водила по ней глазами и не догадывалась, что это просто Крым. С чего бы догадаться-то? Если мы туда не только не летали самолетами, но даже и поездом не ездили никогда. Потом я догадалась. Классу к девятому озарило. Потом этот туалет стал для меня не досягаем. Бабушка умерла, дедушка уехал, квартиру продали.

И тут мне пришло в голову, что — если я правильно понимаю в фонетических законах (а если нет, то меня поправят знатоки) — это название практически созвучно слову «crime» (преступление — англ). Да и пишется, чего уж там — похоже. Думаю, что сейчас благодаря этим лингвистическим особенностям англоязычные журналисты оттачивают свое остроумие. Нет ли чего в России эдакого территориального, чтобы рифмовалось со словом «punishment» (наказание – англ)? Если есть, то писатели-постмодернисты могли бы наваять роман в духе Достоевского.

Ну и плач, конечно. Плач звучит как «край». Край по Крайму. Cry по краю. В чем-то у нас и правда — наступил край. Языкастым поэтам, которые умеют изящно жонглировать словами, раздолье.