Поселок Валаам на одноименном острове не нужен ни монастырю, ни государству. Монастырские будни составляют переселение местных жителей и бесконечные суды. Что светского осталось за церковными стенами и как рядовым гражданам живется по соседству с известным монастырем — в репортаже с заповедного острова.
Первый звонок – как последний
Монастырская бухта и сохранившийся на берегу архитектурный ансамбль XIX века как будто не предполагают ничего светского. Кажется, что два ряда помпезных каре вокруг собора населены монахами, а циклопическая Зимняя гостиница — паломниками. Внутри последней, действительно, все три монастырские гостиницы, но не только. Мы поднимаемся на третий этаж. Там блестит позолоченная табличка: «Гостиница “Мансарда”». Пролетом выше — прозрачная дверь, за которой толпятся дети. Они встречают нас криками:
– Гостиница не здесь!
– А мы к вам, на 1 сентября.
Желтый листок на дверях гласит, что здесь находится казенное учреждение — Валаамская школа. Линейка проводится в актовом зале, который оказывается обычным кабинетом. Вместо демонстрации светского Валаама линейка на 1 сентября демонстрирует загнанность светской жизни на острове.
В школе полтора десятка учеников и две первоклассницы. Мама одной из них, молодая женщина в косынке, рассказывает о детстве Сергия Радонежского, который овладел грамотой с помощью молитвы. В каждом классе висят иконы, а на дверях кабинета истории надпись: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Батюшка в этом году на линейку не пришел, но монастырь вспоминают как благодетеля. Местный церковный фонд передает подарки: выпускникам-девятиклассникам — иконы, первоклашкам — сказки Пушкина.
В кабинете директора школы Светланы Попковой не только иконы, но и статуэтка уходящего куда-то с котомкой Толстого. Она рассказывает, что о закрытии школы разговоры идут каждый год. Но она не то что закроется, а самоликвидируется со временем.
– Количество учеников уменьшается?
– Количество детей в принципе не может увеличиваться, потому что это монастырь, — неожиданно заявляет директор.
– Монастырь выживает с острова светских жителей?
– Нельзя сказать, что монастырь выживает жителей или делает что-то плохое школе. То, что происходит – естественный процесс. За людей должен отвечать кто? Государство. Мы же государственные люди, мы жители России.
Оправдывая монастырь, Светлана Анатольевна не хочет ругать и государство. Поэтому на всякий случай добавляет:
– Наша школа маленькая, но она является для государства тяжелым бременем.
– А что будут делать учителя, если школа закроется?
– Из учителей на острове зарегистрированы только я и Наталья Вениаминовна.
– Вы хотите остаться на Валааме?
– Лично я хотела бы остаться. Но я зарегистрирована в Зимней гостинице, а ее ставят на капитальный ремонт. Это означает, что все равно придется выезжать.
В кабинет заглядывает мама первоклашки. В той же косынке, но уже с другим своим ребенком, помладше:
– С садиком что-то прояснилось?
– Пока еще нет, – невозмутимо отвечает директриса.
У Кристины трое детей. Чтобы ее первоклашка училась, она присматривает не только за своим малышом, но и за трехлетним сыном учительницы начальных классов.
– Кстати, а сколько детей в детском саду? – интересуемся мы.
– Детского сада на Валааме уже нет, есть дошкольная группа при школе. Если она откроется, будет пятеро.
По коридору проходит дежурная учительница с колокольчиком. Здесь звонят в него не только по праздникам. А мы уже спускаемся мимо гостиничной двери. Теперь мы знаем, что «Мансарда» занимает бывшее крыло школы, отданное монастырю за ненадобностью. Робкого колокольчика там не слышно.
Тук-тук, кто в гостинице живет?
Сияющие светом и евроремонтом коридоры, по которым в Зимней гостинице ходят туристы, соседствуют с ободранными и мрачными, куда они не заглядывают. В июле сюда заглянул Патриарх Кирилл. Он тогда отметил: «На территории благоустроенного Валаама мы имеем бомжатник родом из третьего мира. Это ужасная картина. Такие диссонансы порождают, если хотите, даже социальное напряжение, потому что кто-то показывает пальцем и говорит: “Смотрите, как монахи живут, а вот, как мы живем”». Двери здесь чередуются с выходящими прямо в коридор заслонками печей. Ночи уже холодные, и вечером жильцы то и дело выходят подкинуть дров. Кто-то провел себе воду и даже устроил душ, кто-то носит воду ведрами из туалета на этаже. Там над старой раковиной нарисован фломастером восьмиконечный крестик.
На многих дверях тоже нарисованы кресты, наклеены иконки, написаны, как в валаамской школе, молитвы. Это комнаты, уже отошедшие в собственность монастыря, в них живут монастырские работники. Внутри здания их можно угадать и по новым дверям, а снаружи — по стеклопакетам.
На ободранный карниз, привлеченная гречкой, садится чайка. К нам подходит неопределенного возраста человек в мешковатой серой куртке. Он разглядывает нас в упор и, наконец, простодушно решает, что мы из Питера. Его зовут Юра, ему хочется похвастаться, что он и сам в Петербург переезжает:
– Уедем отсюда скоро. Государство квартиры покупает везде, в любой точке страны, только бы остров освободили. Нам даже Крым предлагали — мы отказались.
Он увлекается, и рассказывает о квартире в самом центре, которую будут первый год сдавать, чтобы хватило на мебель. Юра родился на острове, в нем чувствуется простота и оторванность от внешнего мира.
– Вам не жалко уезжать отсюда?
– Патриарх Кирилл хочет, чтобы мы уехали. А бабушка моя предсказала, что монахи сюда вернулся. Три бабки, в советское время еще, видели крестный ход. А какие тогда монахи? Идут и идут. И колокольный звон. Моя бабка и говорит: «Вот видишь, Клава, вернутся они сюда». Даже в книге про нее написано.
Из парадного выходит сердитый мужчина.
– Вот с ним лучше поговорите, – радостно кивает на него Юра. – Димка тут самый уважаемый человек.
Дмитрий Синица приехал на Валаам с невестой, влюбился заодно и в это место, да так и живет здесь с конца восьмидесятых. Жен у него было несколько, а вот чувства к Валааму — неизменны.
– А вам квартирку на Невском еще не предлагали? – справляемся мы.
– Монахи нанимают светских людей, которые занимаются давлением. Года три назад одна такая спросила у меня, не хочу ли я переехать. Я ответил, что так вижу свой переезд. Вы приходите ко мне с ОМОНом, взламываете дверь. ОМОН меня за руки, за ноги выносит, потому что я буду брыкаться. Имущество мое грузите на корабль и отправляете в город Сортавала. Больше ко мне не подходили.
Дмитрий закуривает и предлагает поговорить в Нижнем саду.
– Давление идет волнами или постоянно?
– Вы знаете, я удивляюсь, насколько они постоянны в этом: изо дня в день, из года в год, используя любую ситуацию.
– Почему нет массовых протестов жителей поселка?
– Страх, что могут с работы уволить. Ведь многие местные работают в монастырских и околомонастырских структурах. Сотрудники музея перешли в паломническую службу работать. И школа очень зависит от монастыря. Канализация протекла, трубу заменить – они же все в монастырь обращаются. Монастырь то конфеток подкинет, то ремонт в актовом зале сделает. При этом над школой черные тучи витают. В конце каждого учебного года говорят, что школу будут закрывать. Они очень запуганы и зависимы.
– Чего добивается монастырь? Зачем выгонять людей, если ему и так нужен обслуживающий персонал?
– Им нужно, чтобы человек, который живет здесь, вообще никаких не имел прав. Тут был случай: женщина ребенка родила, а они ребенка не хотели прописывать. Потому что когда он прописывается, он получает здесь права. Права потом надо у него выкупать. А работники монастыря по многу лет здесь живут с временной пропиской.
За разговором в саду появляется толпа женщин и затевает вечер романса. Мы переходим в дальнюю беседку, и они не слышат рассказа о тех днях, когда монахам не рекомендовалось выходить вечером на улицу.
– Такая напряженность была, боялись драк. В 2006 году Зимнюю гостиницу передали в собственность монастыря. Мы жили в своих домах, а оказались гостями. Я написал открытое письмо, и монастырь подал на меня в суд иск о защите деловой репутации. Я тогда пятнадцать часов рассказывал следствию истории, не длинно рассказывал, почему я говорю о дискриминации местного населения.
– Сейчас борьба утихла?
– А зачем свою жизнь тратить на это? Когда с ними борешься, то просто жить не получится: это занимает всего человека, выматывает. Я же борюсь для того, чтобы жить, так? А получается, что жизни нет. Они очень мощные, эти церковные структуры. Они же вместе с властью, ансамбль у них. Путин, кстати, сюда часто приезжает.
– Изменило ли соседство с монастырем ваше мировосприятие?
– Очень сильно. Они помогли мне изменить жизнь. Подтолкнули к тому, что не надо привязываться ни к каким вещам, даже к своему дому. У них-то есть дом, а у нас нет уверенности, что завтра отсюда не выкинут. Они из нас делают монахов. А из православия, из христианства, я выпал, туман сошел.
– Вы стали антиклерикалом?
– Я не против православия как такового. Обществу нужны подобные охранные системы, просто власть должна быть светская, а не церковная.
– А на монахов оказывает влияние светское окружение?
– Они меняются в лучшую сторону. Сначала вообще дикие были. Один монах, отец Аверкий, насмотрелся в Интернете всяких видео, и стал приверженцем теории заговора. Что везде масоны, что есть силы зла, которыми руководит сам сатана. Все это он стал рассказывать. Закончилось это тем, что когда братия обедала, он встал и начал обличать. Его куда-то перевели. И таких много есть, но они потихоньку меняются. Если бы не светское окружение, остались бы такими же дикими.
– Это в культурном плане. А в юридическом, получается, нет?
– Нет, хотя дело о выселении семьи Филиппа доходило даже до Страсбургского суда…
Кто на острове мешает молиться?
Председателя союза предпринимателей Валаама, Филиппа Мускевича, мы находим на рабочем месте, возле причала: за лотком в проходе между киосками. Он единственный среди торговцев, кто во всех смыслах не имеет крыши над головой. В сезон Филипп по двенадцать часов торгует книжками о Валааме, магнитиками, кружками и прочими сувенирами.
– А чем вы занимались раньше?
– Я работал в музее. Музей был ликвидирован в 1992 году, а сотрудники пустились в свободное плавание, кто как умеет. Ликвидация была связана с тем, что музей и монастырь оказались двумя противоречащими друг другу магистральными направлениями развития острова.
– В чем задача вашего предпринимательского объединения?
– Мы просили землю – землю, конечно, не дали. В общем, предпринимателей все равно уничтожат, но мы добились того, что скорость этого замедлилась.
– Уезжать не собираетесь?
– Болтаюсь между небом и землей в чужой квартире после того, как был выдворен из своего жилья в Воскресенском скиту.
– Монастырь не предложил вам жилья взамен?
– Предлагал, но там юридически все было сложно. Монастырь давал свою собственность, но не отписывал квартиру — я фактически являлся бы арендатором. На словах мне обещали передать ее в собственность. Те люди, которые в этой квартире бывали, считают, что это издевательство просто. Я вел переговоры: давайте оставлю скит, дадите здесь какой-нибудь другой вариант. Я же не коренной островитянин, сам сюда приехал. Добровольно оставил в Эстонии лучшее жилье, блага в виде туалетной комнаты. У нас воспитывают патриотизм в стране, но в то же время считают, что людей можно вот так перемещать, непонятно для чего.
– И как вас выгнали? С ОМОНом выносили?
– Приставы приехали в шторм на Сергия и Германа (день памяти святых основателей монастыря, — Примеч. РП.) Был шторм, но им все равно дали команду плыть, нашли какой-то корабль военный — никогда такого не было. Это символично трактовалось: Сергий и Герман одолели врагов, — иронично замечает Филипп. — А по «Первому каналу» было объявлено, что мы с женой и двумя дочерями мешаем схимонахам творить молитву. На самом деле это был интерес коммерческой структуры, которая хотела освободить помещение. Там не скит в строгом смысле, не объект, где творится молитва, а просто живут экскурсоводы паломнической службы. Ни одного монаха там нет.
– Прописки у вас теперь тоже нет?
– После выселения прописка у меня оставалась. Но епископ позвонил в миграционную службу, и прописка — ба-бах! На острове есть несколько хуторов, которые люди успели оформить в собственность. И вот меня один местный житель, то ли из чувства гражданской солидарности, то ли просто из-за знакомства, прописал. А судебная история закончилась, она бесперспективна. Я присутствовал на заседании Конституционного суда Карелии, аргументация там была такая: «Вы понимаете, РПЦ такая организация по своей природе, что она никого не обидит».
– В Америке был случай, когда Марвин Химейер, владелец автомастерской, вступил в противостояние с цементным заводом, пытавшегося отнять его землю. Чиновники оказались коррумпированными, и он восстановил справедливость своими силами — при помощи бронированного бульдозера. Свой Марвин Химейер на Валааме возможен?
– Есть у нас последний боец, Григорьев. Он сейчас обложен судами…
«Вишневый сад» по-валаамски
На острове есть несколько садов: Верхний, Нижний, Средний, Аптекарский. За ларьками у пристани, где торгует Филипп, висит и табличка «Григорьевский сад». В саду возится загорелый мужчина, который рассказывает нам о себе валаамский анекдот:
– Приходит ко мне как-то Филипп, и спрашивает: «Сергей Викторович, а ты когда это монахом стал?» — «Каким, говорю, монахом?» — «А вот, экскурсоводы говорят. Паломники идут, видят сад, и спрашивают экскурсовода, что там. А им объясняют, что жил здесь раньше отец Григорий — еще до советской власти. И вот сейчас он вернулся и восстанавливает этот сад». Ну ладно, в старцы меня записали. А сколько ж мне лет-то должно быть тогда?
Прежде, чем стать «старцем», Григорьев работал инженером на строительстве атомных электростанций. Потом, когда врачи запретили, попал на Валаам начальником пожарной части. Был и главой поселковой администрации.
– Двадцать лет назад тут вообще было болото, — показывает Григорьев на огромные тыквы и подсолнухи, завязанные от птиц марлей. — Решил сделать мелиорацию, загнал экскаватор, так он увяз по крышу. Когда выкопали канаву, получилась ровная площадка. А эту сливу сын перед уходом в армию посадил. Отец, говорит, давай сад посадим здесь. Через полгода я получил похоронку: сын погиб в Чечне. Теперь каждый год в день его рождения мы сажаем яблоню или сливу. Сейчас здесь тридцать четыре дерева – ему бы сейчас тридцать четыре года было… И вот это место приглянулось монастырю. Сами понимаете, место хорошее, ухоженное, рядом причал. Они планировали сад вырубить, а вот те ларьки расставить здесь на площадке.
Григорьев водит нас по аккуратным дорожкам между невысокими пока деревьями. По его словам, в Аптекарском саду на месте исторических насаждений появились солнечные батареи и теплицы, а в Нижнем саду ради кафе не пожалели двухсотлетнюю сирень — не пожалеют и солдатские сливы. Размахивая руками, рассказывает бесконечную историю судебных препирательств с монастырем:
– Придумали, что этот участок земли является объектом культурного наследия. Я им говорю: «Тогда дайте мне паспорт объекта культурного наследия. Над нами — Средний сад, он действительно является объектом культурного наследия, поставлен на кадастровый учет. Вот постановление Совмина, вот его площадь». Тогда они пытаются отнести мой участок к территории природного парка. А я им: «У меня есть кадастровый паспорт, в котором написано, что эта земля относится к землям поселений». Нет, спорят, был указ президента, чтобы признать уникальность природной территории Валаам. Но ведь в указе президента не написано, что мой земельный участок с таким-то кадастровым номером относится к особо охраняемым природным территориям.
Мы заглядываем в теплицу, где дозревает виноград и еще недавно лежали шестнадцать арбузов.
– Теплицу я должен снести. По решению суда — это объект недвижимости. Абсурд! Прокурор встал и заявляет: «Теплица является объектом недвижимости, потому что к ней нельзя подъехать автокраном и поднять ее». Я тогда встаю: «Ваша честь, вы меня извините, но мне кажется, что стол, за которым вы сидите, является объектом недвижимости, потому что к нему нельзя подъехать автокраном и поднять его». А судья говорит: «Сергей Викторович, если вы будете так разговаривать, я вас еще и оштрафую».
Григорьев разводит руками, и отвлекается на розы, которые каждый год цветут именно в день рождения жены.
– Три года назад приходил ко мне владыка Панкратий. Бабушка-покойница подарила в свое время большой самовар с сапогом. Сидим в беседке, чай пьем. Владыка, говорю, я ж не вечный, в могилу с собой этого не возьму. Дайте мне пожить-то нормально. Пусть сад цветет, пусть людей радует. Зачем его уничтожать? Не-не-не, отвечает, мы ничего уничтожать не будем, занимайтесь садом, у вас здесь так хорошо. А на следующий день глава района звонит: «Сергей Викторович, что ты там опять с владыкой? Он, мол, наехал вчера: почему у Григорьева до сих пор земельный участок не отобрали?!»
Григорьев закуривает и рассказывает следующую историю.
– Прихожу к нему два года назад: «Владыка, я уже устал воевать. Давайте так. Я вам все отдаю — землю, дом, две квартиры в Зимней гостинице — и все, уезжаю. А вы купите мне домик под Сортавалой, который я присмотрел». Договорились. Через полтора месяца звонит следователь: «Ваш владыка написал на вас жалобу генпрокурору России, о том, что вы занимаетесь спекуляцией землей».
– Значит, вы все-таки решили сдаться?
– Бесполезно воевать, хотя все удивляются, что столько лет ничего со мной сделать не могут. И семейные обстоятельства изменились — у меня внучка на воспитании. Я уже смирился с тем, что мне надо уезжать. На сегодняшний день жителей на Валааме нет, есть крепостные крестьяне. Жилой фонд, ту же Зимнюю гостиницу, где мне и другим жителям выдавали ордер на жилье, передали в собственность монастырю, религиозной организации. Вместе с котятами, вместе с жителями… Какой же я гражданин России? Всех конституционных прав меня лишили. Осталось паспорт отобрать — и все, я крепостной крестьянин.
– Вы уедете — а как же сад?
– Все равно я на новом месте сад посажу.
«Хотите здесь умереть? Бога ради!»
Администрация поселка Валаам, последним главой которой был Григорьев, с подачи монастыря была ликвидирована.
– Нас присоединили к городу Сортавала, — говорит Сергей Викторович. — Приезжаю в администрацию города: «Ребята, нас к вам присоединили, нам нужно то-то и то-то». Они отмахиваются: «Да зачем вы нам нужны? У вас вон батюшка, к нему идите». У меня здесь и паспортный стол, и загс был, а теперь справку не заверить. Плюнули на людей.
Паспортный стол на острове мы все-таки нашли.
– Вы относитесь к поселку или к монастырю?
– К монастырю, — заявляет женщина светского вида. Перед нами инспектор Вера Борцова.
– Правильно ли мы понимаем, что число жителей с постоянной пропиской сокращается, людей выселяют…
– …по желанию, кто хочет выехать. Пинками никого не выгоняют.
– А мы тут говорили с людьми, которые судятся много лет.
– Это кто?
– Григорьев судится.
– У Григорьева своя фазенда, у него материальная заинтересованность. Естественно, монастырь хочет забрать это. Потому что цель стоит чисто монастырский остров сделать. Да, кто-то с удовольствием уезжает, кто-то не хочет. Но чтобы так взяли под ручки беленькие и выселили…
– …как Филиппа?
– Ну, Филипп… Ему же предлагали квартиру в Сортавале. Если нужно историческое здание освободить — то извините.
– А кто сейчас в этом здании живет?
– Монастырь. Келейный корпус там.
– Да? А нам говорили, что там экскурсоводы живут.
– Ну… Воскресенский скит — он же необитаемый. Там только храмы, и летом живут экскурсоводы, совершенно верно.
– Еще с Дмитрием Синицей суды были, за деловую репутацию монастыря.
– Знаете, местной нашей либеральной интеллигенции, по-моему, лишь бы только судиться с кем-нибудь. Вы бы встречались не только с нашими революционерами. Я знаю, что многие выезжали с удовольствием, достали их эти помойки. Монастырь идет с открытыми руками: приходите, мы вам поможем устроиться на материке. Пожалуйста, любого желающего решим проблемы. С молодыми работу проводят: у тебя дети, их учить надо.
– А старики, которые все же остались, просто доживают свой век?
– Да. С пенсионерами монастырь договорился, что он их не трогает. Мы, говорят, хотим умереть здесь. Ну, Бога ради!
Больницу на острове ликвидировали, теперь здесь фельдшерский пункт. В вестибюле — большая икона целителя Пантелеимона, напротив стенгазеты — Валаамская икона Божией Матери, в кабинете — фотография святого Иоанна Кронштадтского. Валаамских старушек здесь не видно.
На почте из гастарбайтеров-молдаван целая очередь. Здесь можно перевести деньги, поставить отметку об убытии. За спиной почтовой служащей — иконный угол. В библиотеке, наверное, тоже можно встретить гастарбайтеров — несколько лет назад вместо нее сделали общежитие. Из культурных заведений для местных остался дом культуры, который здесь очень хвалят.
Монастырь, который так ругают, юридически чист: бизнесом занимается не он, а многочисленные ООО. Они контролируют перевозки на остров, сдают места торговцам сувенирами, устанавливают цены в единственном продуктовом магазине. Заглядываем туда: пустая холодильная витрина, пара буханок хлеба по 47 рублей.
Монополии на сухопутный транспорт пока нет. Частный извозчик везет нас из поселка до дальней Никоновской бухты. Он бывший сотрудник музея, живет на острове с 1991 года:
– Они ищут, какими способами жителей отсюда выгнать. Это понятное желание. Любой другой поступил бы на их месте точно так же. Все мы русские люди, и понимаем это прекрасно. Это неправильно, но это так, это наша жизнь.
– Монастырь вам бизнесом не мешает заниматься?
Мы останавливаемся посреди дороги перед воротами.
– Эти ворота именно потому и появились. Как раз против меня. Если монастырская машина — пропускают. А вам, ребята, дальше 700 метров пешком надо пройти.
Убьют и отпоют
Светским антиподом монастыря на острове является природный парк «Валаамский архипелаг». На практике его задачи достаточно скромны — это работа с «дикими» туристами. Старший инспектор парка, Кирилл Смышников, сам двенадцать лет назад просто заехал сюда на недельку, и остался тут неверующим затворником, служащим не Богу, а Природе. В его кабинете, конечно, нет икон. Стены завешаны картами, то и дело вещают голоса из рации.
– Мы говорили с Сергеем Григорьевым, и поняли, что есть проблема разграничения земли между природным парком и монастырем.
– Совершенно верно, четкого разграничения нет. Толкование двоякое: мы говорим, что у нас все, монастырь — что у нас ничего.
– Как вы оцениваете политику клерикализации острова?
– Я коренным образом против этого. Монастырь вполне себе враг, и мы ему. Это не раз заявлялось с их стороны — разумеется, неофициально. Мне, как работнику природного парка, были угрозы жизни со стороны начальника охраны монастыря. Это все зафиксировано в служебных записках.
– За что вам угрожали?
– Полагаю, это просто показатель того, что мы работаем.
– И что же такое вы делаете?
– Не лижем им одно место.
– Жаловались ли вы в правоохранительные органы?
– Да, местному участковому. Но заявление не приняли.
– Разве вы составляете монастырю какую-то конкуренцию?
– Да, они видят определенную конкуренцию. Периодически возникают проблемы, когда они не пускают на корабль людей с рюкзаками. Не секрет, что голубая мечта монастыря — чтобы здесь никого не было, кроме монастырских, а посещение осуществлялось только через паломническую службу. В нашей деятельности основное — это информационная обеспеченность территории, и в СМИ, и на местности: объявлениями, аншлагами, запретительными значками, маршрутами.
– И что, это тоже может не нравиться монастырю?
– Разумеется, потому что это видимые следы работы государства.
– Как эколог, вы, наверное, мыслите масштабно: динозавры пришли и ушли, монастырь тоже пришел и ушел?
– Разумеется.
– Вы находите в этом некоторое утешение?
– Не нахожу, потому что я-то живу не геологическими мерками, а считанными десятками лет… — грустно улыбается Кирилл.
Светский Валаам оставляет тягостные впечатления. Чтобы отдохнуть от них перед отъездом, пользуемся приглашением зайти на чай к верующим. Кристина, с которой мы познакомились в школе, не из государственных, а из монастырских людей. Муж работает на форелеводческом хозяйстве монастыря. Молодая семья приехала сюда десять лет назад. Им нравится жить на святом острове, когда рядом есть храм и батюшка, с которым всегда можно посоветоваться.
В единственной комнате, куда попадаешь сразу из общего коридора, растут с родителями трое детей. Условия куда аскетичнее, чем у монахов. Кристина нервничает. На следующий день после того, как дочь пошла в первый класс, мужу сказали, что он уволен, а келью должен освободить завтра.
– Вы обижаетесь за то, что они делают?
– Нет. Я считаю это промыслительным (произошедшим по воле Бога, — Примеч. РП.).
У семьи нет другого жилья. Но Кристина не думает о том, что у них есть какие бы то ни было права. Она собирается «бежать по отцам» и просит знакомых о сугубых молитвах.
Рудольф и Дарья Нуриевы, «Русская планета»