Мой папа не любил ездить летом к бабушке в деревню. Во-первых, и бабушка была не его, а моя (ему, стало быть — теща), а во-вторых, вся эта навозная эстетика была предназначена явно не для его тонкой душевной организации.
Думаю, что только будучи ребенком можно искренне не замечать вечно немытые руки с ободочком под ногтями от ленивого самокопания на тщедушных интеллигентских грядках. Не придавать значения бытовому неустройству санузла и отсутствию ванной комнаты. Не раздражаться по поводу изобилия насекомых и дефицита простейших съедобных продуктов в отдаленном сельмаге. Зато можно искренне восхищаться невыносимой жарой (почему-то в детстве лето было именно таким), пленяться свободой от учительского гнета и родительской опеки, восторгаться чумазыми друзьями, учившими жизни — той, настоящей, которая меня в городе не окружала или пряталась до времени…
Короче, папа не любил всю эту деревенскую пахучую неопрятность и не собирался замечать безусловные достоинства стиля «кантри». Как и все его ненавязчивые флюиды души, эти — я тоже впитала, сама того не заметив. И к деревне совершенно остыла. Поэтому сейчас я не рвусь с друзьями на шашлыки-рыбалки, да они и не зовут, зная, что от меня там проку никакого. От деревенского детства у меня остался только навык ходить босиком по любому ландшафту. Ну еще могу задумчиво в костре палочкой поковырять. А так я совершенно бесполезна. И главное — кайф куда-то пропал! Кругом просторы — а я сижу с лицом, хоть текилу закусывай. И чувствую себя несчастной, как несправедливо сосланный за сто первый километр. Неправильно это, понимаю. Но это так.
Почему я это вспомнила? Потому что наступило лето. Я хожу по родному городу, и понимаю, что меня кто-то похитил из моей любимой цивилизации и погрузил в село. В самом худшем смысле этого замечательного на самом деле слова. Иду по центру столицы пусть и небольшой, но вообще-то — республики — и ощущаю себя на проселочной дороге, как у бабушки в деревне. Только в детстве я преодолевала все эти гравий, стекла и песок, обильно покрывающий ямы и обрывы — легко. Я знала, что там — так. И не может быть иначе. Поэтому не беспокоилась, принимая действительность такой, какая она есть. Я знала, что приеду в город, и там меня ждут достаточно ухоженные тротуары и ровная проезжая часть. Я не идеализирую. Так и было, клянусь! Но сейчас по тому, что сейчас нам предлагается преодолевать в центре города — можно без ущерба для ног пройти только в калошах или сапогах, которые всегда стояли на крыльце.
В деревне выбор был невелик — или босые ноги или сапоги. Удобно и практично. Туфли женщины надевали только по праздникам. И ковыляли в них по всем этим дорожным мозаичным нагромождениям, хватаясь за растущую по обочине крапиву, чтобы не упасть. Вот и сейчас мне город напоминает праздник на селе — все, как дураки, в туфлях, хотя нужно бы плюнуть и натянуть что-то пожестче.
Кстати, это я про те дороги, которые наши остроумные чиновники мэрии в прошлом году начали, но не кончили. Там есть надежда, что, может, разгребут к выборам. А ведь есть вполне себе отремонтированные участки! Но они таковы, что тонкими босоножными подметками ощущаешь всю нелепость асфальтового покрытия. Положенного, заметьте недавно — в прошлом-позапрошлом году. И клали его на совесть, с помпой, с телеотчетами, нескоро стало быть заменят. Такое же дорожное покрытие — с катышками, намешанное с черти чем прижимистыми дорожниками, кладут в селе. Там ведь стаду, которое прет по дороге, все равно — обо что сбивать копыта. Поэтому особо не церемонятся. Но в городе все же не скотина ходит, а люди…
Впрочем, это как поглядеть. Удушающие ароматы цветения сирени перебивает столь же удушающий смрад мочи. Это, напомню, я хожу по центру города. Не думаю, что в кусты проспектов Ленина, Первомайского, Октябрьского — сбегается скотина ближайших сел, чтобы опорожнить свои утробы. Это делают те, кто здесь живет. Да и отчего бы не делать? Ведь трава на ином газоне — мне по плечо! Я специально замеряла. Так называемый дудник лесной — уродился в этом году. Живи да радуйся. Одуванчик нажористый вымахал. Хочешь — суп вари, хочешь — венок плети, а хочешь — от гнуса отмахивайся. Гнус сейчас роится у воды тучный, как стада на селе. У воды отдыхающие, как в деревне — на неухоженных берегах, среди выброшенных на берег сучьев, кирпичей, арматуры — умудряются втиснуть свои тела. На это даже издали смотреть неприятно, не то, что лежать среди этого. Но лежат. Больше-то негде.
Чуть отойдешь от набережной вбок — попадаешь в настоящую сельскую местность. На непролазную грязь кое-где накиданы мостки, чтобы пройти можно было. Покосившиеся двухэтажные развалюхи ждут расселения. И не дождутся. Деньги не умеем осваивать, как выяснилось. Агромадные миллионы прошли мимо, не могём строить, не могём, стало быть, и расселить тех, кто рискует сгинуть под дырявыми крышами. Именно не могём! «Не можем» — это городские так изъясняются! А мы уже не городские. Погнали наши городских.
Если уже до того доходит, что в гипермаркете (казалось бы примета совершенно не деревенской жизни, но столичной) можно встретить человека в шортах, шлепках… и все. Это же настоящее сельпо! Такие мужички встречались мне, когда бабушка посылала за буханкой черного. Я входила по битым половицам в темную горенку деревенского магазина, здоровалась и просыпала на прилавок нагретые в ладошке медяки. А там стояли мужички с голым загорелым торсом. Они говорили за жизнь и брали беленькую. И шутили что-то непереводимое вслед. А я отламываю краюшку по дороге и получала выволочку дома. Эх, хочется иногда пожевать эту черную отломанную корочку, как в детстве!
И знаете, чего еще хочется? Уже хочется, чтобы кончилось это лето у бабушки, уже хочется домой… А все! Я дома. Приехали.