Сегодня в гостях у Натальи Шиловой вновь Мария Кузнецова!

Моей настольной (точнее, напольной — держу стопку возле кровати) книгой давно уже стал «Атлас мира». Я рисую там маршруты прошлых и будущих путешествий, помню наизусть, на какой странице карты Испании и Украины, в какой транскрипции (не всегда совпадающей с интернетом) пишутся разные географические названия… Путешествия – то, на что подсаживаешься сразу и плотно. Большинство моих знакомых говорят, что домой приезжали бы только поцеловать в макушки семейство, постирать одежду, и опять — самолетом, поездом, машиной.

Проблема только в том, что и здесь кто-то должен оплачивать счета. Не получается пока ездить так часто, как хочется, и туда, куда тянет. И тут, как всегда, выручают книжки.

Я очень люблю произведения, где главные герои – не только люди, но и места. И не какие-нибудь фантастические средиземья, а вполне себе реальные одессы, питеры, римы – с невыдуманными названиями улиц, площадей и зданий. Приехать потом в такой город — это как вживую встретиться с героем любимого романа. Вот эта улица, вот этот дом, крутится-вертится шар голубой. И понять не можешь – что было раньше, курица или яйцо: ты сначала влюбляешься в книгу, а потом в город, или наоборот?

Вот, например, Барселона. Она – не просто место действия, а именно один из героев в романах Карлоса Руиса Сафона. Причем, если взять дебютную его книгу «Тень ветра» (ну, не совсем дебютную — до этого Сафон написал несколько мистических книг для подростков), то там Барселона одна: дружелюбная и всегда готовая прийти на помощь: спрятать от преследователей, раскрыть тайны. А в «Игре ангела» — уже совсем другая. Это город, построенный на месте кровавого моря. Он может сбросить тебя с горы Тибидабо, оборвать тросы фуникулера или натравить собак из особняков по дороге к холму Монжуик. Даже роман, который пишет главный герой Давид Мартин, называется «Город проклятых».

Чем мне особенно нравится «Игра ангела», так это шпильками в адрес Гауди – я, как и герои книги, совершенно не в восторге от его творений.

Ноги сами принесли меня в верхний город, на стройку Собора Святого семейства. В детстве отец иногда приводил меня полюбоваться на скопище скульптур и портиков, вечно одетое лесами, словно место было проклятым. Город непрестанно разрастался, но Собор Святого семейства так и лежал в руинах, как в первый день творения.

Но «Тень ветра» мне гораздо ближе и понятнее: именно в такой Барселоне я жила.
Мне она так же неожиданно преподносила то, что я искала – порой это было настолько странно, что сомнений, будто город – живое существо, не оставалось. Я шаталась по всем этим улочкам Готического квартала. Черт возьми, да я жила на улице Санта Анна, на которой располагался книжный магазин сеньора Семпере! А вот что я так до сих пор и не сделала – не добралась до таинственного особняка на Тибидабо, 32, куда ходит знаменитый синий трамвай (под колесами которого погиб Гауди).

Над городом медленно вставало солнце, и его пурпурные лучи пронизывали облака, рассыпаясь огненными брызгами по фасадам вилл и дворцов на проспекте Тибидабо…

Трамвай двигался едва ли не со скоростью пешехода, скользя по тени деревьев, вдоль стен и садов, где, как мне казалось, так приятно было бы побродить среди статуй, фонтанов, конюшен и скрытых от посторонних взоров часовен.

Единственное место, которое меня, в отличие от Сафона и его героев, совершенно не впечатляет – это кафе El quatre gats («Четыре кота»), которое прославил Пикассо – когда-то здесь проходила одна из первых его выставок, и он рисовал обложку для меню заведения. Сегодня это – чисто туристическое место, где не сохранилось никакой богемной атмосферы, зато явно чувствуется желание – вполне оправданное, впрочем — заработать на легендах.

Собственно, а не на легендах ли Барселоны заработал и прославился сам Сафон? Нисколько не умаляя его литературных талантов, я все же думаю, что, не будь в его романах роковой красавицы Барселоны, «Тень ветра» не стала бы самой успешной в Испании, со времен «Дон-Кихота» книгой, а «Игра ангела» — самой продаваемой за всю историю страны.

Могу ли я то же самое сказать про своего любимого писателя – Эрнесто Сабато, в книгах которого его родной Буэнос-Айрес занимает центральное место? Наверное, нет. Сабато не спекулирует на культовых местах Буэнос-Айреса, он создает их.

Сабато для латиноамериканской литературы – такая же величина, как Маркес, Борхес, Кортасар. На родине, в Латинской Америке, его ставят в один ряд с этими авторами, но в России он почему-то известен гораздо меньше, чем они. Меж тем, Сабато трижды был номинирован на Нобелевскую премию, а уважение к нему в Аргентине столь огромно, что в 1980-х годах он возглавлял Национальную комиссию по расследованию преступлений военной диктатуры конца 1970-х-начала 1980-х, когда в городах Аргентины массово исчезали люди (об этом есть неплохой фильм с Бандерасом в главной роли – «Мечтая об Аргентине»). Умер Сабато два года назад, 30 апреля, не дожив всего год до своего 100-летия.

Буэнос-Айрес в повести «Туннель» и романах «О героях и могилах» и «Аваддон-губитель» — город мрачный, но мрачный маняще: полный тайн, ребусов и лабиринтов, не выпускающий своих жителей на солнечный свет и лишающий их зрения, разума и жизни. Именно после книг Сабато Буэнос-Айрес стал моей главной трэвел-мечтой.
Романы Сабато написаны в так любимом мною стиле «магического реализма», которым никто так не владеет, как латиноамериканцы. Испанцы – и пример Сафона это подтверждает — сильны в жанре, который я для себя называю «драма-драма». Там все чересчур, еще чуть-чуть – и трагедия обернется фарсом: герои то и дело умирают, воскресают, влюбляются насмерть, меняют имя, облик, пол. Вспомните фильмы Альмодовара. Ну, чистый же трэш – однако у испанцев все это буйство естества и фантазии выглядит удивительно гармоничным.

В чем сильны русские писатели? Да в чем угодно, конечно, но лично для меня особенно ценно их умение создать семейный уют внутри произведения. Как я люблю за это «Старосветских помещиков» Гоголя, сцены из «Войны и мира» Толстого, «Капитанскую дочку» Пушкина… А у Булгакова, к которому я, в общем, равнодушна, мне очень нравится «Белая гвардия», именно за то ощущение родного, прекрасного, сияющего из окон теплым светом Города.

Булгаков ни разу в романе не называет Киев Киевом – там он Город. Однако все улицы, за исключением Андреевского спуска, носят свои, родные названия. Скорее всего, я бы никогда не поехала в Киев, если бы не эти набившие оскомину, но «священные абажуры» в доме №13 на «Алексеевском» спуске (в настоящем доме №13, на Андреевском, сейчас расположен музей-квартира Булгакова – он описывал в романе свой дом, по которому тосковал, живя в Москве).

И было садов в Городе так много, как ни в одном городе мира. Они раскинулись повсюду огромными пятнами, с аллеями, каштанами, оврагами, кленами и липами. Сады красовались на прекрасных горах, нависших над Днепром, и, уступами поднимаясь, расширяясь, порою пестря миллионами солнечных пятен, порою в нежных сумерках, царствовал вечный Царский сад…

Вся энергия Города, накопленная за солнечное и грозовое лето, выливалась в свете… Играл светом и переливался, светился, и танцевал, и мерцал Город по ночам, до самого утра, а утром угасал, одевался дымом и туманом.
Никогда, никогда не сдергивайте абажур с лампы! У абажура дремлите, читайте, — пусть воет вьюга…

Читать и путешествовать, или хотя бы путешествовать, читая у абажура – это ли не счастье?

Мария Кузнецова