Это для тех, кому 18+. И текст, и иллюстрации. Я честно предупредила. А теперь — займемся любовью.
Мне повезло — привезли такого, в которого я давно влюблена. Еще с первого курса, когда открыла «Метаморфозы» Овидия в оформлении Пикассо. Где он позволил себе мало-мало то ли черной туши, то ли карандаша, где среди еле различимых тонких линий на бумаге проступают выпуклые белые герои.
Поразило, как скупая черно-белая плоскость графики вдруг вспучивается в объем, передает колыхание соприкосновений, изменений, метаморфоз. Мы только-только стали взрослыми, едва-едва дотронулись до плотского мира, чуть-чуть приникли к пониманию любви, как науки, и на элегический дистих Овидия, вызывающий томление души, наложился, навалился Пабло, вызвавший немедленное томление тела, и держит за те самые места до сих пор, будоражит, покоя не дает.
В Музей ИЗО прибыло собрание из 105 литографий, сделанных с работ Пикассо из серии «Сюита 347» (по числу входящих в серию изображений). Таких собраний в мире не так мало — три сотни, официально заверенные, с согласия наследников сделанные. В данном случае мне совершенно неважны споры о том, что является «подлинником», «оригиналом», третья это копия или десятая, прикасались ли руки мастера к ним. Можно с тем же успехом листать хороший альбом с этими работами. Но альбома у меня нет, так что выставка — как нельзя кстати.
Александр Щеляков, арт-директор частной московской галереи «Артгит» (где хранится это собрание) назвал его самой провокационной серией мэтра. Выставка побывала уже в восьми городах страны, в Новосибирске ее пытался закрыть митрополит, что подняло посещаемость в десять раз. А в целом, эксцессов не было. Отзывы же полярные — от бурного восторга до гневного неприятия. В любом случае — эмоции зашкаливают. Назвали выставку «Искушение». Надеюсь, у наших не возникнет искушения выступить против…
Фото: Н. Абрамов
Ему было уже 87, когда он недрожащей рукой набрасывал на бумагу откровенные сцены, отпирал потайные двери. Как мне нравятся эти мудрые старики. Только они, своими прозрачными от старости глазами могут разглядеть, как наполнена жизнь, как ярка, многослойна… И как близка последняя черта, которая вскоре навсегда отделит их от нее. И тогда самые смелые и самые талантливые дотягиваются до этой последней черты, дергают за кончик, наматывают на кисть ли, перо ли, и черная последняя черта по их велению растекается тушью, то скручиваясь в заветные спиральки жестких волос, то разматываясь в тонкий абрис женских прелестных изгибов.
Вуайеризм — все, что угодно для художника, только не патология. Всю жизнь он только и делает, что смотрит. Это тоже его работа. Но здесь не объект в центре его внимания, но процесс наблюдения за объектом. Это даже не «театр в театре», где степень — квадрат, здесь подглядывание возведено в куб, на то он и именитый кубист. 87-летний художник, брызжущий здоровым, молодецкий соком, саркастически усмехаясь, наблюдает за немощью своих ровесников, способных лишь исподтишка тешить свое сластолюбие.
И конечно, в центре их немощного внимания — женщины. Они сидят, и лежат, и стоят, раскоряченные и вывихнутые, заломив удобно руки, забросив, как придется, ноги. Так выглядят женщины в бане. Бесстыдные, разложившие свои мясА на том, что под эти мясА подвернется. И в глазах спокойное равнодушие, когда неважно — смотрит ли на тебя кто-нибудь. Равнодушие коровы, которой все равно — на убой тебя сейчас поведут или на любовь или на сочный луг. Обстоятельно, с осознанием своей власти, мы наносим на свое тело черно-белую графику бретелек, резинок, чулочных швов, как будто повинуясь рисункам Пикассо, следуя за той его черной чертой, которая проникает в наши потаенные уголки, будоражит, щекочет. Кстати, одна из работ так и называется: «Прилегшие обнаженные в предбаннике».
Отдельного фонтанирования чувств заслуживают подписи к каждому из рисунков. «Сидящий Папа, смотрящий на художника в возбужденном состоянии и обнаженную», «Папа как вуайерист, подглядывающий за занимающейся любовью парой», «Исполнители с бородатым клоуном, обнимающим обнаженную», «Обнаженная бездельница, обольщаемая шестью фигурами», «Человек, держащий извивающуюся обнаженную, его слуга и лежащая на спине обнаженная» и прочее. Сразу кажется, что и митьки, и модные Копейкин, Ложкин и Лубнин с их порой скабрезными подписями — все это так… не первично.
И в этих грудах обнаженных Пикассо совместил сатиру и сатиров, козлоногих, заросших, вздыбленных, выкрикивающих козлиную же песнь. И песнь эта написана явно тем самым элегическим дистихом — недаром им писали как высокую лирику, так и едкие эпиграммы. Здесь все переплелось, как в минуты любви все переплетается, и неважно — где чей выступ, где чья ямочка, рад всему, что дышит, пульсирует, сжимаешь все, что под руку попадет, целуешь — что к губам приникает. И поэтому здесь возможна и третья нога с вздрюченным копытообразным окончанием, которая тянется к предмету вожделения. Но предмет рискует вместо поцелуя огрести копытом в лоб, что, как ни странно, часто случается в жизни. А что еще остается художнику, запертому в огромном доме, огражденному от жизни своей последней любовью, как не воображать эту жизнь, как не подглядывать за ней — в окно ли, в телевизор, в замочную ли скважину.
Раздражает тут все со знаком плюс, со знаком минус раздражает только антураж. В зале зачем-то расставили фигуры женщин в масках и пурпурных шлейфах, фонари и ширмы, увитые тюлем и синтетической листвой. Все это так же напоминает Париж, как Азнавура напоминает «Радио-Шансон», несущийся из динамиков дальнобойщиков. Подозреваю, что и во Франции при желании можно найти нечто безвкусное, и Пикассо это наверняка попадалось, но откуда такое желание — впихнуть невпихуемое?
Темой для размышлений художника послужили на этот раз сцены из авантюрного средневекового романа «Селестина» о сводне. Однако, отсылка и к античности, к Овидию — очевидна. Применив ту же технику и даже перещупав тех же героев, Пикассо глумливо оборжал все то, что делал тогда. Спародировал, процитировал и себя, молодого, и других: здесь приветик послал Дега, там ручкой сделал Рембранту — не чужд постмодернизма оказался великий кубист. Так что коллеги его, так уж получилось, тоже сидят, напыжившись, вместе с ним у замочных скважин, выглядывают, подмигивают: держись, мол, старик, все там будем.
Фото: Н. Абрамов
Он занимается воспоминаниями, мемуарами? Ничуть не бывало. Он занимается любовью. Он верен ей — своей работе, тому, что умеет хорошо. И глядя на его серию, невольно хочешь ответить: но пасаран, Пабло, мы живы, мы любим.
Часы работы выставки и стоимость билетов можно узнать здесь.