17 июля этнографы неофициально отмечают свой профессиональный праздник. И вот эта самая «неофициальность» очень хорошо согласуется с личностью, день рождения которой и служит для них отличным поводом поднять бокалы. Или калебасы с мате. Или еще какие-нибудь диковинные заокеанские сосуды. В 1846 г. в этот день родился русский исследователь Николай Николаевич Миклухо-Маклай. И также, как это странное на слух имя кажется некой иллюзией, повторением самого себя – так и сам талантливый ученый вполне может быть отнесен к великой касте мифотворцев. Потому как все, что касалось его личности, противоречиво и порой недостоверно. Но то, что было сделано им для мировой науки, и еще более – для общественного сознания, абсолютно реально и останется в веках.
Хотя лично меня знакомство с его биографией повергло в легкий шок, который быстро переродился в заинтересованность, и почти сразу позволил прийти к выводу: Миклухо-Маклай был Настоящим Ученым. Именно таким, каким и хотели когда-то быть большинство ученых. Это потом уже понимаешь, что Господь не наградил тебя должной степенью самоотверженности, отваги и героизма. И что важнее в определенный момент становится другая степень – ученая. А когда тебе всего 7 лет и ты смотришь зимним вечером диафильм с утерянным названием, и на известковой поверхности печи в деревянном доме возникают причудливые, похожие на черных кузнечиков, фигурки папуасов и чуть сутулый силуэт благородного путешественника, спасающего их от болезней и пытающегося защитить от монстров-колонизаторов… Тогда хочется верить в лучшее – в себе и в нем. Тогда-то, в 7 лет, как раз и понимаешь, какой должна быть Настоящая Жизнь.
Мифы сопровождали его и после смерти. Так, не особо вдумчивые учителя объясняли советским школьникам, что двойная фамилия Миклухо-Маклая взялась из-за трудности произношения его русского имени для аборигенов Новой Гвинеи. При ближайшем рассмотрении оказалось – нет. Незнатный, в общем-то, подданный русского царя пытался выискать дворянские корни своего рода. Были они сомнительными, но, по моде того времени, нашелся какой-то шотландец по фамилии Маклай, которая затем превратилась в Миклухо (вспомните поэта Михаила Юрьевича и его знаменитого предка Лерма – тогда это действительно было ценным «приобретением»). Другие версии гласят, что Николай принялся подписывать этим именем свои статьи еще в студенческие годы. В любом случае, путем уловок, рекомендательных писем и «случайных» ошибок, к берегам Австралии и Новой Гвинеи отправлялся уже «барон Миклухо-Маклай». Талантливый молодой ученый, мало того, что сильно комплексовал из-за своего неименитого происхождения, так еще и понимал: в колониальном обществе на человека без титула никто и не посмотрит. Так что, слегка приукрасить действительность никогда не помешает.
Тем более, что реальность этого исследователя была более, чем яркой. Вот еще одно ошибочное суждение, воспринятое мной в детстве: портреты Маклая и тот самый диафильм, выполненный в оранжевых, желтых и черных тонах, оставили впечатление чуть ли не русского тамплиера, близкого к аскезе и одиночеству. Выяснилось, что Николай Николаевич, чуждый расовых предрассудков своего времени, имел не одну чернокожую любовницу, крутил романы с женами губернаторов колониальных владений, весьма интересовался сексуальными обрядами и традициями изучаемых племен (особенно его взволновали эротические танцы папуасов), а его дневник, отражающий период жизни с одной из жен-аборигенок, вообще вряд ли когда-либо напечатают без купюр. И еще один замечательный и «говорящий» штрих к портрету: впечатленный одним из романов своей юности, с пациенткой, которую он лечил во время клинической практики, и которая затем умерла, он – по ее завещанию, разумеется – соорудил настольную лампу из ее черепа, подставкой к которой служили ее же локтевые кости. Лампа пробыла с ним фактически до самой его смерти. Хотя жениться и обзавестись потомством этот неординарный человек тоже успел: за 4 года до смерти, на Маргарет Робертсон-Кларк, дочери неоднократного премьер-министра колонии Новый Южный Уэльс (Австралия). Она родила ему двоих сыновей – Александра и Владимира.
Помимо прочих биографических «изысков», в детстве будущий великий ученый с трудом обучался в гимназии, оставаясь на второй год и получая низкие баллы по большинству предметов. Затем ушел вовсе. Как уверяли родственники – был исключен по политическим мотивам. Высшее образование получил в Германии, будучи отчислен из Санкт-Петербургского университета, где был всего лишь вольнослушателем. Как затем утверждал сам Миклухо-Маклай, его отчислили без права поступления в российские университеты. Биографы выяснили, что и это было неправдой – для вольнослушателей таких строгих мер не принималось. Скорее всего, ученый хотел оправдать полнейшее нежелание получать знания в России. К которой, кстати, относился весьма скептически. Возвращаясь на родину из своих путешествий по далеким странам, больной, уставший, он, тем не менее, все время жаловался на российскую обстановку, нравы и быт – действительно предпочитая им общество папуасов.
Но все эти факты – всего лишь «завлекалочки» для нашего привыкшего к желтой прессе мозга. На деле все выглядело так:
Самоотверженный, упрямый, с добрым и открытым сердцем, он совершал опасные путешествия, изучая другие народы, их культуру и обычаи – с тем, чтобы опровергнуть попытки большинства ученых той поры поставить иные расы на низшую ступень развития, объявляя их «переходными» на пути от обезьяны к человеку. Он объяснял в своих немногочисленных законченных трудах, а чаще – в захватывающих и увлекательных письмах – что расовые признаки зависят исключительно от климатических условий обитания, и не являются обоснованием для превосходства белых над черными.
Еще в 22 года он опубликовал статью, посвященную сравнительной анатомии мозга акул, но высказал в ней весьма интересную мысль, которую неплохо бы актуализировать и сегодня – пусть она и канула в Лету, как не одобренная другими учеными: теорию Дарвина (которую, кстати, с легкостью использовали и расисты, и социалисты – столь она многогранна и аморфна, на самом-то деле), он подвергал критике, называя борьбу за существование не ведущим механизмом эволюции, а всего лишь фактором дифференциации. Который приводит к появлению новых видов, но… не обязательно высших. Вдумайтесь еще раз в это справедливое утверждение: борьба за существование вовсе не обязательно приводит к появлению более высокого вида. Возможна и деградация.
Он прожил несколько лет на северо-восточном побережье Новой Гвинеи, излечивая местных жителей от болезней. И даже пытаясь защитить их от колонизаторов. Его «программой-максимум» было создание Папуасского Союза под протекторатом России (затем он пытался обратиться за поддержкой к Германской Империи). Политическое и общественное устройство этого государства наделялось им республиканскими чертами – он собирался перевести существующую клановую организацию племен на более высокий уровень. Себе он отводил роль Верховного Консультанта и министра иностранных дел. Будучи первым европейцем, поселившимся на том побережье, справедливо названном им самим «Берегом Маклая», он требовал европейские державы и Россию признать его право собственности на него – на логику такого хода указывала вся история колонизации белыми других континентов. Князья, министры, дипломаты не относились всерьез к его заявлениям, пренебрежительно именуя «царьком» и «прожектером».
А «программа-минимум» возникала каждый день: то раны, полученные аборигенами, которые следовало исцелить, то карательный поход колонистов, который нужно было предотвратить, то… общественное мнение и – самомнение – всей белой расы, которое следовало изменить.
Еще в 23 года он подхватил малярию, ставшую спутницей всей его жизни. Затем к ней прибавилось несколько видов тропической лихорадки, давшей осложнения невралгиями и язвами на ногах. В конечном итоге – рак. Он провел в болезненном состоянии и в бреду большую часть своей жизни, не переставая всходить на борт кораблей. Капитаны (по его требованию) высаживали его в неизвестных землях, больного и теряющего сознание, но не свое исследовательское упрямство. Однажды он отдал в какой-то австралийский банк большую часть своих рукописей, но тут же забыл его название, потому что его схватил очередной приступ лихорадки. Рукописи затерялись. Также, как и ценный фотоархив, и многие другие записи. Он почти не успел оформить свои наблюдения в доступные научной общественности книги, и даже Тургенев, водивший с ним дружбу, не удержался однажды от язвительного замечания: «Чёрт знает почему мне кажется, что весь этот господин — пуф и никакой такой работы после себя не оставит».
Короче, Миклухо-Маклай был Самым Настоящим Ученым. Он так стремился к познанию мира, что ему и рассказать-то об этом было некогда. За всю жизнь не заработав ни копейки, ни цента, он жил на средства вечно сердитой и не одобряющей его занятий матери, на подачки научных организаций, и с помощью добрых друзей. Но, без всякого сомнения, это стоило того – ведь папуасы Новой Гвинеи слагали о нем легенды, объявив воплощением Ротея, своего великого предка и могущественного духа. А еще они называли его «каарам тамо», что означает – «лунный человек». И спустя годы после его смерти (14 апреля 1888 г.), когда один из его биографов прибыл на «берег Маклая», и его корабль отсалютовал пушечным залпом, аборигены бросились прочь, уверенные, что вместо любимого ими бородатого и белокожего Ротея к ним прибыл злой дух Бука.
А мы, правильные и житейски мудрые, вошли в пантеон богов какого-нибудь земного племени?
