Имя Веры Казимировны Кетлинской сегодня мало кому знакомо. А ведь девушка самая что ни на есть наша: в начале двадцатых прошлого века была на комсомольской работе в Олонецкой губернии, да и потом Петрозаводск не забывала. Лауреат Сталинской премии, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, известная писательница, участница обороны Ленинграда и просто сильная женщина… Родители выбрали ей правильное имя – Вера. Она олицетворяла собой именно нерушимую веру в торжество коммунизма, светлое будущее….
Книжка Веры Кетлинской обнаружилась на полке свободной библиотеки НБ РК, и я таки решила ее прочесть. Роман «Мужество», созданный в 1938 году, посвящен строителям нового города, за которым легко угадывается Комсомольск-на-Амуре. В то время Вера Кетлинская ездила по стране как корреспондент «Комсомольской правды», беседовала с очевидцами и участниками событий, поэтому основная тема ее творчества очевидна: жизнь рабочей молодежи, новой советской женщины, вопросы любви и секса при социализме. Последние рассматривались весьма смело, в духе новой морали, которая считала любовь инстинктом сексуального удовлетворения – и не более того. Старые ценности, особенно связанные с чем-то эстетически выверенным и необыкновенным, отбрасывались как буржуазные штучки вкупе с галстуками, каблуками, расческами и чистой одеждой.
Вообще, этой теме Кетлинская посвятила целую повесть «Натка Мичурина» (1929 г.), в ту пору было ей всего 23 года. В повести, в частности, есть следующие слова: «Послушай, Наташа дорогая, ты мыслишь просто как женщины и ты не можешь понять, что мыслить так уже не модно и глупо. Почему мы должны быть привязаны друг к другу? Тебе нравится Силантьев – хорошо, это твое дело. Прошлой ночью я доставил удовольствие Ивановной и себе – что в этом плохого?»
Безусловно, Вера Кетлинская была человеком талантливым. Роман «Мужество» начинается очень точно описанным предощущением разлуки, которая предстоит молоденькому пареньку Сергею Голицыну из династии железнодорожников: «Он оглядывался назад, на длинный товарный состав, и знал, что для него уже не будет извиваться цепь красных вагонов и платформ, что он не услышит тарахтения порожняка. Он протирал на стоянках движущиеся части и физически чувствовал, что каждое прикосновение – последнее, и знакомые зазубринки уже не попадутся на глаза, и вот эту промасленную тряпку возьмут завтра другие, чужие руки…» Но вдруг совершенным диссонансом звучит в романе голос старика отца (которому по приблизительным подсчетам еще не стукнуло и пятидесяти). Старый рабочий, разлучаясь с сыном на неизмеримо долгое время, цитирует Баратынского и советует штудировать «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса . Как-то даже неудобно становится за поколение отцов и за самого автора, честное слово. Наверняка же батя просто похлопал сына натруженной рукой по плечу, скупо произнес: «Ну, ты там смотри, сын…» и отвернулся, чтобы скрыть слезу. Живой же он был человек.
А вот семья девушки Тони до революции вообще жила в общественном туалете. С одной стороны – кабинки, с другой – большая кровать, на которой и спали, и ели. Ой, Вера Казимировна, метод социалистического реализма предполагает воссоздание наиболее типичных черт окружающей действительности, а проживание семьи в общественном туалете наверняка было из ряда вон выходящим явлением. Да и куда же посетители смотрели? Неужто никто не жаловался? Вообще, члены советских семей на протяжении всей советской власти вынуждены были жить буквально друг на друге, так что индустриализация большого облегчения не принесла. Да и сейчас народ живет неизвестно где, и я лично не понимаю, в чем причина. Восстановили после войны народное хозяйство, понастроили хрущевок, брежневок и прочих квартир, которые теперь вообще неизвестно как называются. Население страны уменьшается, а жилья все недостает… Почему?
В некоторый момент жилищный вопрос встал и на строительстве города-сада в дальневосточной тайге. То есть дело обстояло там таким образом, что жилья решили не строить вообще, ничего, комсомольцы и в шалашах перезимуют. Это, конечно, лучше, чем в общественном туалете, но я так понимаю, что и туалета в тайге не было, то есть ходили в кусты. Была больничка, куда помещались больные тифом и пневмонией, причем больничка не отапливалась – комсомольцы же, зачем им тепло? И вот бытовая в сущности проблема обустройства печки для сугрева умирающих пациентов превращается в подвиг, героическое деяние добровольцев под началом опытного печника, причем деяние нелегальное, за которое можно загреметь в лагеря, так как кирпичи предназначались для строительства цехов, а не печей…
Да что же делается, товарищи! Почему нельзя решить вопрос по-человечески? Сперва обустроить более-менее нормальные условия труда и быта, а потом приступать к строительству цехов, это, кстати, и рационально – рабочая сила не болеет, на работу идет с радостью, обогревшись и отоспавшись в приспособленных помещениях. Нет, пусть молодежь страдает от куриной слепоты, цинги и тифа, зато героически врубается в тайгу ради будущего города-сада… Цинга и куриная слепота происходят от плохого питания. Причем трудятся на строительстве не заключенные, а в основном добровольцы, поехавшие за таежной романтикой. Правда, есть еще и лица из «комсомольского призыва» – это когда ты приходишь на работу, а там объявляют, что родина забирает тебя на очередное строительство к черту на кулички. И – прощай семья, устроенный быт и т.д. А не поехать нельзя, иначе ты дезертир и предатель дела революции… Товарищи партийцы, чем так провинились перед вами наивные молодые люди, исполненные романтических иллюзий? Или это вроде подспудной зависти: вот, мы отвоевали вам место для строительства нового мира, теперь пострадайте-ка сами… (И здесь закрадывается крамольный вопрос: а вдруг русского человека только так и можно заставить работать? Либо запудрив мозги, либо отправив в лагеря, где не хочешь, да будешь вкалывать…)
Впрочем, отправляются на Дальний Восток добровольцы по разным причинам. Вот, например, девушка Катя, которой больше не хочется торговать бочковыми огурцами. Огурцы плотно ассоциируются у нее с образом мужа, таким же торгашом, который каждый вечер упрекает ее, чего огурчиков-то не принесла? Ну чем вообще не фрейдистский мотив: отвращение к огурцам и одновременно к мужу. Сбегает Катя на Дальний Восток, обманув мужа, что-де это комсомольский призыв в потребкооперации, и прощайте, огурцы! Кстати, именно Катя уговаривает свою подругу Соню не делать аборт: «В новом городе должны быть дети. Ты себе представь: бульвары, сады – и ни одного ребенка!» Правильно рассуждает товарищ Катя, не в пример Соне, которая переживает, что «ей, ударнице Соне Тарновской, придется стать «иждивенкой» – что может быть хуже?» Кто ж тебе, Сонечка, так мозги накрутил, что воспитывать ребенка – не общественно-полезный труд, а тунеядство? Ребенка у Сони так и не состоялась – надорвалась она на проклятых кирпичах на строительстве больничной печки…
В некоторый момент, где-то ближе к середине повествования, я начала что-то такое припоминать. Именно историю девушки Тони (которая до революции жила в туалете), и здесь, пожалуй, отбросим иронию, потому что дальнейшая истории Тони правдива и жизненна. Именно ее я запомнила из фильма, который был снят по роману Веры Кетлинской в 1981 году. Тоню играла Наталья Андрейченко, и я, оказывается, смотрела это кино еще в школьные годы. Правда, кроме Тони, ничего больше не помню. Почему? Наверное, потому, что и запоминается все самое искреннее и правдивое. Так вот девушка Тоня полюбила Сергея, а он оказался из породы оторви-да-брось. То есть это он ее бросил, мол, есть только сексуальное удовлетворение, а больше ничего и нет. И дезертировал. И вроде бы Тонечка сама понимает, что никчемный он человек, а вот все равно любит – и хоть ты тресни. Встретился ей потом хороший человек Семен Альтшуллер, душевный, честный, настоящий друг, с которым может сложиться семейное счастье, а она все равно гада Голицына любит. И ничего с собой поделать не может. Вот она, великая тайна любви, которая прорастает наперекор большевистским инсинуациям о сексуальном влечении…
Однако вспомнилось еще и другое. Когда комсомольцы заговорили о пытках, которым подвергали белогвардейцы старших товарищей, и о том, кто из них бы выдержал подобные пытки, а кто нет, вспомнилось мне, как мы, пионерки семидесятых, по пути домой рассуждали о том, как нас будут пытать враги (тогда все боялись войны с Китаем), а потом повесят. И как мы с подружкой будем вместе висеть. Нашли тоже о чем мечтать, дуры малолетние!
Вообще, советская власть и тот особый большевистский аморализм, о котором писала Вера Казимировна, не пощадили ее саму. Первый муж оставил Веру с малолетним ребенком, а второго мужа забрали, обвинив в шпионаже. И она свято поверила в обвинение, мол, скрыл, а она вовремя не раскусила… Она на многое методично закрывала глаза и снова писала, вела общественную работу, построила себе дачу в Комарово, что было далеко не просто. Она верила в то, во что хотела верить, но одновременно и в то, во что верить было нужно, предписано партией. И такая фанатичная вера дается еще не каждому безумцу.
Стоит вспомнить, что в то же время творили Анна Ахматова и Марина Цветаева. И что, им тоже премии дали? А может, Мандельштама партия наградила? Нет, партия награждала своих апологетов. В защиту Кетлинской стоит добавить, что в свое время она единственная вступилась за Ольгу Берггольц. И все же… Кого сейчас читают, кого цитируют по памяти? ПрОклятых Ахматову, Цветаеву, Мандельштама? А многие ли помнят Веру Казимировну?
В 1955 году Кетлинская выступала в Публичной библиотеке КАССР. Об этом сохранились записи в Национальном архиве РК. По данным библиотечного опроса, к январю 1955 года произведения Кетлинской во всех петрозаводских библиотеках в совокупности прочло 5126 читателей. На конференции читатели обсудили с Верой Кетлинской вопрос, в чем же счастье и смысл жизни. Писательскому мнению в 1955 году люди еще доверяли, поэтому слова Веры прозвучали убедительно: «По опыту своей жизни я могу вам ответить, что смысл жизни в максимальной отдаче своих сил. И что отрадно, оно создает у человека огромную сопротивляемость всем обстоятельствам и горестям. Комсомольцы, бросившие уютные условия и поехавшие на целину, наверное, самые счастливые комсомольцы».
И комсомольцы, и Вера Кетлинская в 1955 году счастливы были еще тем, что не ведали, что станется с целинными землями, а заодно и плодами их самоотверженного труда через сорок с небольшим лет. Что степной ветер унесет слой плодородной почвы, и целину забросят за бесперспективностью разработки. Впрочем, такой финал можно было предполагать изначально, потому что природа, равно как и чувства, не подчиняется комсомольскому или партийному уставу. И наверняка были ученые, которые об этом предупреждали. Но кто бы их тогда услышал! Слушали «мечтателей», по выражению Веры Кетлинской, которые ратовали за глобальную переделку земли, рек и небес. «Есть такой инженер Давыдов, – поделилась на встрече Вера Кетлинская. – Он разработал проект – поворот Сибирских рек на юг. Вот о таких мечтателях мой новый роман». Его она так и не написала.
Яна Жемойтелите