Самый главный персонаж на оперной сцене —  это  хор. Потому что без него   музыкальный спектакль многое теряет.
В Музыкальном театре  Карелии руководит этим коллективом главный хормейстер Александр  Зорин.
— Александр Дмитриевич, говорят, что все хормейстеры — тираны. Вы тоже?

Нет. Гм. Нет, нет... Во всяком случае, у меня всегда хорошие взаимоотношения со всеми, кто пел и поет в хоре.

И тут же рассмеялся:

Особенно, с теми, кто пел...

Замечать  нюансы — важнейшая  часть его профессии.
— А как вы работаете с хором?  И вообще, нужен ли хормейстер, если   в хор приходят подготовленные  певцы, у многих консерваторское образование. Неужели они не могут ноты пропеть?
— Это как в оркестре. Знаете, в  период революционных событий в начале прошлого века никакой власти не было, воздух свободы опьянял всех. Вот и собрались музыканты  и создали «Персимфанс» — Первый симфонический ансамбль, который  пробовал играть без дирижера симфонии Бетховена. Но оказалось, что  это не так просто. Нужно, чтобы было некое объединяющее начало. И в хоре то же самое.  Можно взять ноты, но надо  вместе петь  в ритме, да к тому же в них не все написано:  где дыхание взять,   какие акценты поставить. Вот и надо привести всех к одному пониманию.
— Это  сложная работа?
— Я ею уже 36 лет  занимаюсь, мне не сложно.

Самое  главное, прежде чем прийти на репетицию,  самому  понять логику  музыкального строения,  как эту музыку оживить. Она не терпит однообразия.

У всех,  у каждого внутри партии есть свои штрихи, но где-то  они сходятся. У Чайковского, например,  в хорах очень много  таких эпизодов, когда  каждый поет свой текст, но по ритму, по гармонии они должны соединиться в единую музыкальную ткань.
 —  И все эти годы в одном театре?
— Да.

Приехал  сюда из Питера, потому что главный дирижер  Лео Балло мне пообещал: «ты и хормейстером будешь, и  подирижировать тебе дам».  Я ведь учился в Ленинградской консерватории, занимался симфоническим дирижированием.

А тут предложили хорошее место, живая работа, решил не упускать такой шанс.    Да и недалеко от Ленинграда,  поезд дешевый и удобный, чуть что —  и   к маме можно съездить.
— Ваши родители музыканты?
— Нет. Мама педагог, преподавала русский и литературу, потом сестер и меня  воспитывала, а папа  — кадровый военный.  Когда я родился, купили пианино. Для сестер, они занимались музыкой. И я с детства  пел.

Лучшая точка семейных праздников — стою на табуретке и пою «Я встретил девушку —  полумясяцем бровь.   На щечке родинка, а в глазах любовь».  

Наверное, в отношении пения я проявлял себя очень бойко, поэтому, когда появились объявления, расклеенные по Ленинграду, что Капелла  им. Глинки объявляет набор в хор мальчиков,  родители меня отвели на прослушивание. Там было три тура, и  в конце концов  в первый класс  взяли 25 мальчиков. В  10-м  нас осталось только  девять. А потом поступил в консерваторию  в Ленинграде.

В Петрозаводске мне понравилось: лес, озеро  рядом.  В Питере, если выбираться за город, то  надо в автобусе доехать до метро, на нем до Финляндского вокзала, сесть в электричку, приехать, выйти и увидеть... много  людей. А здесь природа  тебя окружает.  Это такой  огромный плюс, потому что жить одним искусством, конечно, можно, но если не видеть этой красоты, то ты будешь чувствовать себя человеком обделенным. Я с удовольствием рыбачу.  Когда я пришел  в  театр, тут была   компания рыбаков. Директор театра Звездин, сам заядлый рыбак, организовывал театральный автобус по субботам, на котором  мы отправлялись на озера. Так  я тогда начал и  увлекся. Куда ехать, что делать  — все  знаю.  Постепенно расширялась география наших поездок. Люблю рыбачить на  островах на Онежском озере. Такая красота —  неописуемо.   Подвигаешься, получишь заряд бодрости...  Чистое здоровье.  Правда,  из театра постоянно звонят,  во все стороны  разрывают. Но  это специфика моей дирижерской работы: участвовать, объяснить, рассказать, что делать...

— За эти три десятилетия театр здорово изменился. Когда  вы приехали, в репертуаре  были в основном оперетты...

— Да, Лео Золтанович Балло был большим знатоком этого жанра. Его уважали и у нас в стране, и за рубежом. Венгр по происхождению, он впитал  эту музыку и  делал оперетты с большим вкусом.  Помню, как   в расписании было написано: «Сегодня пятисотый спектакль «Короля вальса».  

— Вы окончили хоровое училище Капеллы имени Глинки,  пели с хором мальчиков  в Мариинском театре, учились в консерватории, а приехали сюда  —  здесь оперетта,  легкий жанр...

— Еще в консерватории я  очень любил «Битлз», «Песняров» за их прекрасное  многоголосие... И  в  оперетте у хора тоже многоголосие.  Так что работать было очень интересно.
Что может  быть прекраснее, чем пение хора, если это слаженно?  «Дух захватывает», — как было написано в одной из рецензий, когда мы пели  «Реквием»  на балконе в спектакле «Моцарт и Сальери». 

Акустика там хорошая,  незабываемое ощущение. Такой взброс адреналина. Это  было еще до реконструкции театра.
— А потом начался ремонт, театр перевели в гостиницу, а труппу, музыкантов и певцов сократили до минимума ...
— Да,  у нас в хоре осталось четыре человека. Я сам выбирал, кого оставить.
— И  чем же вы руководствовались?
— Голосами — бас,  тенор, сопрано и альт их тех, кто  мог спеть соло.  Театр хоть и был ужат и стеснен, но спектакли  шли.  Мы даже впервые  в Союзе поставили  оперетту «Веселая война»,  я писал  оркестровку.  
Потом перед открытием после ремонта  стал набирать   солистов  и хористов, ставить оперу. Труппа получилась молодая, голоса хорошие, можно сказать, нарасхват.
— И смотришь, кто-то уже уехал...
— Да и люди уходят. Они бы и не искали других мест, если бы зарплаты хватало: она  меньше, чем у учителей, врачей. Единственное, что  греет,  —   нам нравится.
— Выходит, за удовольствие надо платить...
Конечно, Петрозаводск таких эмоциональных, захватывающих оперных спектаклей, как у Александрова,  давно не видел. Если  трагедия «Мадам Баттерфляй» , то слезы сами по себе льются, если «Севильский цирюльник», то хочется смеяться.  А как хор себя в его постановках чувствует?

— Юрий Александров большой мастер. С точки зрения режиссуры  у него нет пустых мест,    пение   входит в контекст общей драматургии спектакля. Это относится и к солистам, и к хору, который  обязательно  является  участником действия.  У Чайковского в  первом действии  «Пиковой дамы»  в хоре несколько групп,  которые одновременно  поют разный текст.  Это  гуляющий на улице народ. Во втором —    на балу. Александров нашел такую мизансцену, что нам очень хорошо петь:  рядом с оркестром, близко к зрителю, все штрихи, над которыми мы тщательно работали в классе, слышны. Ведь когда  хор стоит глубоко на сцене, его плохо слышно: такая акустика. Поэтому поем  на форте, и нюансы  не выразишь. 

В «Кармен»  у хора трудная партия, сложная тесситура, а он  придумал,  нашел такой ракурс, что   мы недалеко, все сбалансировано.
Мне нравится, когда хор  — участник действия. Его  точно не задвинут  вглубь, и мы можем себя реализовать.  Кстати, наши артисты никогда не учились сценическому действию, но в спектаклях Александрова с удовольствием делают это. Некоторые даже выступают в балетных  постановках  артистами миманса.
— Вы все время  говорите «мы», а сами выходили на сцену?
— Давно,  и  выходил  с удовольствием. Это важно для хормейстера: понимаешь, что чувствуют певцы, где они из-за акустики плохо слышат оркестр, не видят  дирижера... Но все равно они поют, как выучили в классе.
Про надежность  и профессионализм Зорина в театре ходят легенды. Захотелось,  чтобы в финале концерта хор исполнил оптимистичную песню. Прислали из Питера  ноты из какого-то клавира — непонятно, кто и   что  поет.

Александр Дмитриевич сделал переложение для хора. Потом из Питера приехали, удивились: «У вас хор это поет?» Попросили ноты и  издали,  написав: «Обработка Александра Зорина».  Так он попал в историю, хотя  этой работой занимался всегда.
 —  У нас были музыкальные  спектакли, к которым надо было постоянно что-то дописывать. Ксерокса тогда не было, ноты переписывали вручную: рукописные партитуры, рукописные оркестровые и хоровые  партии,  поэтому  постоянно что-то  терялось.  Или каких-то номеров не было вообще, а по замыслу режиссера здесь  должен быть балетный дивертисмент. Мелодия есть,   оркестровку надо сделать...
— Не жалеете, что не стали симфоническим дирижером?
— Как можно жалеть о том, чего не случилось?! Вот раньше в кино любили герои говорить: «Если бы  жизнь начать сначала, ее прожил так же». А я бы попробовал по-другому, а потом уж сравнивал.  А сейчас мне нравится то, чем я занимаюсь.    То, что я пришел в этот  театр,  случайно получилось, что  я буду музыкантом  —   было понятно.