11 июля состоялось очередное судебное заседание по уголовному делу экс-министров сельского хозяйства Собинского и Патенко. История так называемого форелевого дела обрастает все новыми интересными подробностями.
Вот уже год, как дело рассматривается в суде. До этого два года длилось следствие. Официальная позиция давно известна. Напомним, что Владимир Собинский и Ванда Патенко обвиняются по трех статьям уголовного кодекса (ограничение конкуренции, злоупотребление должностными полномочиями и превышение должностных полномочий). По версии следствия, они своими действиями нанесли ущерб ряду предпринимателей, не дав им развивать бизнес. Чем дальше идет разбирательство, тем больше всплывает новых деталей. Причем не в пользу следствия. Мы решили встретиться с Вандой Патенко, и выслушали ее точку зрения на все происходящее.

- Ванда Феликсовна, сейчас всплывают все новые интересные детали. Кажется даже, что дело рассыпается. Вы по-прежнему не согласны ни с одним из обвинений?
- Разумеется, не согласна. Попробую объяснить. В то время наше форелеводство действительно било рекорды. 13 тысяч тонн, на которые мы вышли в бытность мою министром – это и сейчас серьезный показатель (для сравнения: в 2010 году в Карелии произведено чуть более 10 тысяч тонн форели – прим. автора). У нас была установка – создать условия для того, чтобы этим бизнесом занимались все, кто хочет. При этом основополагающим принципом было – не навредить экологии. Вот почему ни при Собинском, ни при мне не был загублен ни один водоем. Хотя в той же Финляндии таких мертвых озер немало и финны сейчас переносят хозяйства с маленьких водоемов в море.
Но при этом еще раз подчеркну, что мы были заинтересованы в том, чтобы форелеводство развивалось. Благодаря нашим усилиям его включили в национальный проект развития сельского хозяйства. Появились очень серьезные планы и задачи.
В Москве от нас требовали новых рекордов. При этом действующее законодательство было, мягко говоря, несовершенным. Существовал один единственный закон «О рыболовстве и водных биологических ресурсах». А искусственно выращиваемая форель к такому ресурсу не относится, к нему относится рыба, которая, если так можно сказать, находится в свободном плавании, а не в садках.
Форель же должна была еще тогда попасть под закон «Об аквакультуре», но закон этот был только в проекте. Кстати, нет его и сейчас. Только в этом году он попал на рассмотрение в Госудуму.

- То есть вы работали в условиях отсутствия необходимого закона?
- Именно так. Несмотря на отсутствие перечня РПУ в России участки не раздавались направо и налево. У нас на это просто не было полномочий. Вода у нас – федеральная, земля – муниципальная. Да и без рыболовно-биологического обоснования, без согласований никто ничего не мог построить.
В Москве понимали сложности законодательства. В российском минсельхозе в 2007-2008 годах нам говорили, что вот-вот выйдет закон об аквакультуре, который урегулирует эти правоотношения. А пока нам приходилось действовать в рамках действующего законодательства. Нельзя было допустить, чтобы несовершенное законодательство тормозило развитие отрасли.

- Вас обвиняют в том, что в связи с этим была придумана некая новая схема работы.
- Никакой новой схемы никто не придумывал. Мы работали так, как работали наши предшественники еще с 1999 года, когда в Карелии только-только начали появляться первые форелевые хозяйства. Есть и соответствующие документы, которые сейчас находятся в материалах дела. Среди них письма-согласования проектов в комитете по рыболовству, согласования земельных участков, экологии. Мы лишь продолжили, только более активно, начатую предшественниками работу.
Наша задача была – вовлечь всех. А нас обвиняют, что мы выдавали письма, где якобы ограничивали предпринимателей. Но в них мы никому не отказывали, а лишь координировали действия бизнеса, например, чтобы сразу несколько предпринимателей не оказались на одном участке. Никаких отказов там не было.
Что касается конкурсов, то тогда их никто не проводил. В аквакультуре по всей России был заявительный принцип.

- Предположим, с РПУ и конкурсами все понятно. Но откуда тогда появились пострадавшие, которые написали заявления. И которых вы, по версии следствия, ограничивали в развитии бизнеса?  Их ведь немало?
- Их немного – пять из более 90 предпринимателей. Но по каждому я готова рассказать. Более того, в ходе судебных разбирательств стали выясняться все более новые интересные подробности работы следствия. В итоге вышло так, что пострадавшие на самом деле не такие уж и пострадавшие.

-  Расскажите об этом поподробнее. Самые известные фирмы-участники дела «Рокфор» и «Рыба Ладоги». Там тоже не все чисто?
- Что касается «Рокфора», то к нам его руководитель Александр Петров, петербуржец, обращался неоднократно. Его интересовало сразу три основных залива Ладожского озера в Лахденпохском районе. Во всех трех он собирался выращивать форель. Только вместо 1800 тонн форели, которые он просил, мы зимой 2007 года согласовали ему выращивание 600 тонн.
Для понимания: в то время даже 300 тонн считалось очень большой цифрой, а тут просили 1800! Причем предприниматель претендовал сразу на все заливы Ладоги в Лахденпохском районе. При этом по документам у компании «Рокфор» был уставной капитал всего 10 тысяч рублей. Я, конечно, опасалась вот так разом давать столько площадок одной компании. Вот почему я собрала совещание с участием руководителя общества форелеводов Карелии Валерия Артамонова, ученого, профессора Леонида Рыжкова, других специалистов. Его протокол, кстати, также находится в материалах дела.
Именно по итогам этой встречи и было принято решение согласовать «Рокфору» для начала 600 тонн. Мы подумали, что если работа будет вестись хорошо, согласуем и остальную заявку. Через полгода, видя, что работа ведется, мы согласовали ему еще 600 тонн. Иными словами, он в итоге получил более чем достаточно для развития своего бизнеса.
Однако в августе 2007 года он пишет жалобу в антимонопольный комитет. Появляется дело, которое мы в последствие выигрываем в высшем арбитражном суде, который не усмотрел никакого ограничения конкуренции.
Но в июле 2008 года появляется аналогичное заявление от Петрова, только направленное в МВД. Обвинения те же. Автор письма пишет, что ему нанесен ущерб. В МВД сразу заводят уголовное дело, которое тянется до сих пор. При этом обвинение игнорирует решение арбитражного суда. Это, еще раз подчеркну, при том, что «Рокфор» получил согласования на 1200 тонн. Кстати, эта фирма только в конце 2010 года вышла на общий объем 600 тонн. Так о каком ущербе здесь может идти речь?

- Но ведь была экспертиза, которая признала, что ущерб был.
- Да, в МВД такая экспертиза была, но проводили ее не экономисты, а некое ООО «Кронос Карелия». Руководитель там госпожа Екатерина Литвинова. Она же директор, она же эксперт. Правда, в ходе судебных тяжб выяснилось, что у нее попросту нет высшего экономического образования, а базовое образование – коммунально-строительный техникум. И вот этот человек проводил экспертизу об ущербе. Причем она же проводила экспертизы и по другим эпизодам.
Тогда мы попросили профессионального экономиста, доктора экономических наук Академии наук прийти в суд задать ей вопросы. По моему мнению, Литвинова ответить в суде ни на один вопрос толком не могла. Даже не смогла датиь определение такому понятию как «ущерб». Для меня сейчас очевидно, что эта экспертиза не выдерживает никакой критики, тем более что есть специальная методика подсчета ущерба, которая здесь не соблюдалась.

- На слуху еще «Рыба Ладоги». Там ущерб оценивался в 21,6 млн рублей. Большая сумма.
- Большая, только, как выяснилось, опять же совсем недавно, компания «Рыба Ладоги» никогда не занималась и не занимается форелевым бизнесом. Представьте себе! Эта фирма осуществляет организацию рыболовства. Заявление на нас писал один из учредителей фирмы Максим Акулович, житель Санкт-Петербурга.
Однако когда Акулович приехал на заседание суда, неожиданно выяснилось, что  он ничего об этом не знает, и никаких заявлений не писал, также не давал никому доверенность на представление его интересов в суде.
Затем была почерковедческая экспертиза, которая доказала, что подпись в заявлении действительно не Акуловича, а заявление и доверенность, как я полагаю, являются фальсификацией. Как видите, сначала были сфабрикованы заявления, затем экспертизы. О каком ущербе «Рыбы Ладоги» в таком случае можно говорить?

- А что другие пострадавшие?
- Был такой господин Гурьев. 30 мая 2007 года он обратился с письмом, что намерен разводить форель в Чупинской губе Белого моря. Но буквально за неделю в это же самое место пришла компания «Русское море». Тогда, а не в этом году, к слову. И Гурьеву мы были вынуждены отказать, предложив другое место, чтобы он мог развивать свой бизнес Но он заявил, что его ограничили. Хотя не могли же мы согласовать на одном и том же месте два хозяйства. Сейчас на судебных заседаниях он постоянно меняет свои показания (к слову, 11 июля выяснилось очередные противоречия в его показаниях).
Был еще некий господин Павлов из Лахденпохского района. Однако впоследствии выяснилось, что он тоже, как и «Рыба Ладоги» форелью никогда не занимался. Более того, пострадавшим себя не считает. Равно как не считает и господин Захаров из Кондопожского района, о чем он заявил в суде. Между тем, все эти лица проходят в деле как пострадавшие.

- Что же в итоге получается?
- А получается, что потерпевших-то нет. «Рокфор» получил достаточные площади. У него все документы были на руках, но он территорию осваивал не очень охотно. Более того, директор Петров заявил в суде, что не считает, что ему нанесен ущерб.
По «Рыбе Ладоги» выявлена фальсификация документов. А сама фирма никогда форелью не занималась. Захаров – не пострадавший. Единственный условный пострадавший – Гурьев, которого не пустили в Чупинскую губу на одно место с «Русским морем».
Но следственной группе, сначала во главе со следователем Кротиковой, а потом Дементьевым (при котором, кстати, факт фальсификации официально выявляется уже второй раз, первый раз он был выявлен в деле предпринимателя Роберта Ана, которое тоже вел Дементьев. – Прим. ред.) это не так важно. У них есть схема. Сначала любой ценой появляется заявление. Потом назначается странная экспертиза, которая непременно находит ущерб. Ну а потом человек становится обвиняемым.

- И что же теперь?
- А я не знаю, что теперь. Будем ждать решения суда. Одно могу сказать точно. Никто и никогда не сможет компенсировать мне тот в первую очередь моральный ущерб, который нанесли мне правоохранительные органы за эти три года. Я лишилась работы, занимаюсь сейчас только этими уголовными делами, жду, когда все это закончится. А в это время руководители МВД, которые заварили эту кашу, получают все новые звания и повышения.