Немногие знают, что в Петрозаводске базируется крупнейший в России завод по производству спортивной техники. Фирме «Barbell» 26 лет. По исследованиям журнала Forbes она «оккупировала» 70 процентов российского рынка штанг и гантелей и 30 процентов рынка тренажеров. О технологиях успешного бизнеса и взглядах на современное российское производство в нашей уже постоянной рубрике «Путь к Олимпу» рассказывает основатель компании Вадим Маркелов.

— Почему ваша фирма базируется в Карелии? Не проще было создавать ее ближе к столице?

— Я родился здесь, здесь живу. Где мне еще этим заниматься? Многие мне говорят, что секрет моего успеха в том, что я нахожусь на периферии. В Москве было бы сделать это невозможно — там коррупция. В Петрозаводске тоже, но такого беспредела нет.

— Вот вы говорите о беспределе. Что, по вашему мнению, самое сложное в создании своего дела в нынешних российских условиях?

— Найти принципы защиты от государства. Не от бандитов, а от чиновников. Если ты находишь правильные механизмы защиты, то производственный бизнес выживет. К торговле это не относится, она выживет и так. Она даже во время войны работала. В производстве все иначе — оно очень уязвимо. Поэтому в своих действиях нужно расставлять правильные акценты и помнить: государство — твой враг и если ты хочешь выжить, надо относиться к нему как к врагу. Защита должна быть комплексной — достаточно сказать, что у нас 78 контролирующих органов. По нашим законам государство может без суда и следствия тебя ликвидировать. Госорганы являются в одном лице и прокурорами, и судьями. Здесь нужно четко понимать — если ты смог защититься, ты сможешь работать. Станки, технологии, производство — это уже детали.

— То есть подружиться не получится?

— Ну почему? Мы представляем свою продукцию на крупнейших выставках — в Совете Федерации, в Манеже, В Государственной Думе, в Кремле. Общаемся с губернаторами, сенаторами, чиновниками. Но это не влияет на ситуацию абсолютно.

Приведу пример: в нашем холдинге была фирма, которая вела правильную отчетность, платила налоги, давала рабочие места 46 людям. Фирма отвечала за контракты, в том числе за государственные. Привлекала сюда валюту — причем не за лес или камень, а за высокотехнологичную продукцию. Пришла налоговая инспекция. Первое обвинение звучало так: вы поставляли два спортивных зала на крейсер в Североморске. А оплатили их из Москвы, из Министерства обороны. То есть платил не сам крейсер. В суде доводы о том, что это не фирма какая-то юридическая, а просто корабль, который принадлежит Минобороны, никакой силы не имеют. Результат — два миллиона штрафа за эту сделку. И это притом, что наше оборудование крейсеру подарил лично президент Медведев.

Второй пример: мы бесплатно построили в пятой школе скалодром и тренажерный зал. Туда пришли с проверкой, и за это мы тоже получили штраф в 500 тысяч. А все потому, что согласно законодательству, дарить ничего нельзя. Для государства все предприниматели воры, и если им дать возможность дарить, они начнут делать подарки друг другу — а это уже скрытые сделки.

Чтобы обвинять, налоговой суды не нужны. Просто на следующий день приходит пристав, забирает имущество и деньги, арестовывает счет. Фирма перестает работать, люди на улице, а тебе говорят — теперь ты можешь судиться. У тебя нет денег, ты растоптан морально и физически. Знаете, сколько идут суды? Два года. Но мы их выиграли. Думаете, нам налоговая вернет деньги за то, что они уничтожили фирму, которая огромные средства приносила в бюджет? Они даже не извинятся. Ни один человек из-за проигранных ими судов и учиненного над нашей фирмой беспредела не пострадал в должности и не потерял ни копейки.

То есть, если бы у нас была одна фирма, мы бы уже ничего не производили. Вот если таких фирм десять — только тогда можно выжить. В таком случае у тебя лишь отрубили один палец из десяти.

И не важно, что ты производишь — спортивный инвентарь, детское питание, раковых больных поднимаешь — тебя все равно растопчет система. Все, как в 37 году, только тогда государство забирало зерно и гнилую картошку и писало расписки, а сейчас ничего не пишет, просто забирает, только деньги и организованно.

— Картина, конечно, не радостная. Но ведь так, наверное, не всегда было. Вы давно в этом бизнесе. Расскажите, почему выбрали именно спортивное производство? Это личные предпочтения, направление казалось перспективным или казалось, что в этой области работать будет проще?

— Бизнесом я действительно занимаюсь давно. До 1986 года трудился методистом по физкультуре. Мы работали в Беломорско-Онежском пароходстве и руководство дало мне возможность делать тренажеры самому. Была выделена бригада, и мы три года изготавливали продукцию для БОПа, для пароходов, для общежитий. Разрабатывали чертежи на основе западных каталогов, которые привозили моряки. Поэтому был наработан определенный опыт, это направление было для меня знакомо и оно, что важно, было востребовано. Вообще, когда в 1986 году стало можно законно создавать бизнес, мы изготавливали много чего, кроме спортивной техники — и изделия из камня, и литье для автопрома, и металлические лестницы. Направлений было очень много, у меня в кооперативе работало 600 человек.

То есть было как — существовали заводы, а при них были кооперативы по разным видам деятельности. На Станкозаводе было 4 кооператива, на радиозаводе — 8, на ОТЗ — 12. Эти кооперативы занимали вторую и третью смены, и делали свою продукцию, которую можно было изготовить на оборудовании этого завода. И кооперативы бурно развивались, потому что создавались на базе уже готового предприятия. Так продолжалось до 1991 года.

Потом вышел закон, запрещающий заниматься производственной деятельностью при предприятии. А в 1992 году вышел указ с требованием кооперативы при заводах закрыть. И все, кто там работал, были выброшены на улицу в течение трех дней. И после этого начался этап бурной торговли — ларьки, лавки, магазины. До этого 90 процентов людей занималось производством и 10 процентов — торговлей. А после нового закона все сто процентов стали торговать — и это понятно, им деваться было некуда. Я же построил завод, и оказался один на всем постсоветском пространстве. Поэтому мы и занимаем 70 процентов рынка — потому что его нет. Все стали продавцами.

— Вы тоже не только производите, но и продаете. Кстати, куда продаете — Россия и страны СНГ, или планируете выходить на мировой рынок?

— Мы уже прошли этот этап — сначала мы занимались в основном экспортом, но сейчас переориентированы на российский рынок: вывозить товар стало сложно. И это опять же не потому что бизнес не хочет торговать, это результат того, что система закручивает гайки. Раньше вся карельская таможня состояла условно из трех человек. Ты загружаешь фуру с железом, подъезжаешь к ним, они осматривают товар, заполняют декларацию и ты поехал. Сейчас в Карелии в «таможне» 600 человек сидит. И чтобы вывезти продукцию, ты собираешь стопки документов, тысячи подписей, сотни печатей, а груз даже никто не посмотрит.

С Англией у нас прервались отношения, потому что оказалось, что мы должны проверить поддоны, на которых лежит наша продукция. Сделать справку, что в нашем дереве нет короедов, которые смогут уничтожить английский лес. А все же срочно всегда — сегодня нам сказали, завтра должно быть сделано. Мы позвонили заказчикам, у нас, естественно, срывы по срокам, мы грузим 40 тонн железа без поддонов. Англичане все это вручную разгрузили и сказали «до свидания, мы закажем все в Китае».

И такие ситуации случаются часто. Я больше не езжу на выcтавки, потому что просто неудобно перед людьми. Встречаешься со шведами и отводишь глаза — с ними мы уже пытались работать и из-за таких вот или похожих нюансов, какие я привел выше, были разорваны контракты. С финнами — то же самое.

И им не объяснить, что здесь все иначе. Вообще, ни один западный бизнес тут не выживет — у него шансов нет. Любой капитал, который в Россию заходит, через 2-3 года отсюда съезжает. Я не знаю «западников», которые бы тут прижились.

— Под Питером, вроде как, иномарки собирают…

— Это не производство. Это конструктор «Лего» — надо только колеса прикрутить. Понятно, что существует фасовка, упаковка, разливка, но это не то, о чем я говорю.

— С государством в целом понятно. А что, на ваш взгляд, сейчас происходит с развитием спорта в России и Карелии? Ясно, что в Карелии и конкретно в Петрозаводске заниматься спортом негде. Все снова упирается в деньги?

— Нельзя сказать, что на физкультуру и спорт не выделяются деньги. На самом деле, финансирование огромное. И я знаю, что сейчас будет построено 18 спортивных площадок в Карелии. Стоимость каждой — 6,5 миллионов. Есть еще три комплекса, которые заложили — каждый за 500 миллионов рублей. Это все есть, но даже тут делается все как-то бездарно. Комплексы «под ключ», которые мы смотрели, стоят 70-80 миллионов, они относятся к категории быстровозводимых зданий и стоят недорого. Вопрос — откуда сумма в 500 миллионов? Куда денутся остальные 420? Все эти завышенные сметы где-то оседают. По-хорошему, на эти деньги можно не три комплекса построить, а пятнадцать. То же самое с площадками и спортзалами. Но это все, к сожалению, решается в Москве.

— То есть снова все упирается в политику. Вы-то сами никогда не думали стать политиком? Многие карельские бизнесмены идут во власть, строят там карьеру. Говорят, для поддержки бизнеса это просто необходимо.

— Перед выборами ко мне приходили делегации из федеральной «Единой России», из КПРФ, которые предлагали мне войти в список кандидатов в Госдуму. Учитывая, что у нас процветает коррупция, по сути, мне предлагали пополнить ряды тех, кто этой коррупцией занимается. Поэтому я туда не иду — бесполезно входить в систему, которая напрочь сгнила и не работает. Мне бы и хотелось что-то улучшить, но это невозможно. По крайней мере, сейчас.

— У вашего офиса на улице Гвардейской стоит оборудованная площадка с тренажерами, есть футбольное и волейбольное поля. Это подарок городу или вы таким образом тестируете свою продукцию?

— Мы много таких вещей делаем. Это моя гражданская позиция. Здесь площадка стоит в первую очередь для подростков, чтобы они имели возможность заниматься. Футбольное поле рядом с ним работает бесплатно до 19.00, потом мы берем какие-то небольшие деньги, но лишь для того, чтобы не было ажиотажа. А волейбольная площадка бесплатная. Вообще в городе и в республике много наших залов, примерно 10 штук мы дарим каждый год. Мы же производим еще медицинские аппараты, тоже многое идет бесплатно в больницы.

— Дарить же нельзя?

— Ну, это уже наша головная боль. Придумываем разные варианты.

— А сами занимаетесь спортом?

Да, конечно. В основном волейболом, еще настольным теннисом и хожу в тренажерный зал. Мой 19-летний сын тоже постоянно занимается спортом, жена увлекается йогой. Выходные постоянно проводим вместе — на рыбалке, в лес за грибами ездим.

— Ваш сын помогает вам в бизнесе?

— Он работает на производстве у токарного станка. Это определенные методы воспитания — сначала он должен пройти все этапы низовых работ. Мне важно, чтобы он понимал психологию людей, чтобы общался с рабочими, знал, о чем они думают, чего хотят. Работать у него получается, но с трудом — это поколение достаточно тяжелое, оно выросло за компьютером. Иногда он пытается придумать что-то свое, пойти другим путем — ради бога, я наблюдаю, слежу за ситуацией, но пока ничего конструктивного там нет.

— Бизнес — это занятие для души или все же для заработка? Есть ли что-то важнее работы?

— Работа — это удовлетворение своих амбиций. Для меня, скорее всего, жизнь и работа — одно и то же. Семья, дети — это все крайне важно, но для меня все эти составляющие — единое целое.

Что касается заработка: если мы говорим о производстве, то это больше о душе, пожалуй. Те, кто что-то производит, люди довольно нематериальные, если так можно выразиться. Потому что много тут не заработаешь. Деньги — в торговле, как я говорил. У нас не существует аргументов в пользу производственного бизнеса. У нас самое дорогое сырье, дорогая энергия, рабочая сила. У нас рабочие получают немало, но вопрос не только в этом. Вокруг моего завода — несколько рядов колючей проволоки, 64 видеокамеры стоит, за нашим рабочим мы должны смотреть, принимать качество работы, нанимать кладовщиков.

У тех же финнов, например, этого нет. Финский рабочий, который получает 1600 евро в месяц, самодостаточен. За ним не надо вести журналов, он в понедельник придет без головной боли, отработает ровно 8 часов. Если обсчитать, сколько нужно для того, чтобы контролировать производственный процесс, то на каждого нашего рабочего уходит гораздо больше средств, чем эти 1600 евро.

Когда все дороже, невозможно сделать продукт дешевле. Мы сейчас равняемся на цены Китая. Это называется «минимальная рентабельность». Если сравнивать, мы получаем доход 10-15 процентов с единицы товара. В торговле этот доход — 70-80 процентов. Все, что вы видите — этот красивый кабинет, заводы — все это было сделано в кризисные годы. Как только все снова дорожает, начинается борьба за выживание. Возможно, надо дождаться, пока стоимость нефти упадет. Тогда, наверное, власти страны начнут задумываться о том, что кроме ресурсов, есть что-то еще, что можно делать и продавать.

— Поделитесь своими первостепенными задачами в работе и в жизни?

— Переоснащение завода. Некоторая наша техника устарела, она потребляет много энергии. Поэтому надо увеличивать производительность труда, покупать новые станки. А так — дом построен, сын вырос. Планы — дальше двигаться вперед.